сторону насыпи, а и на ту. Немцы все бросились туда, где стреляют, а мы подобрались к вагонам… и взяли оружие.
— Нас никто и не увидел, — прибавил Павел.
— Берите. — Он положил к ногам командира два «шмайсера» и одну коробку с патронами. — А два автомата — наши!
— Ладно, оружие вы добыли, ничего не скажешь — молодцы! — похвалил лейтенант. — А за самовольничанье и за то, что без разрешения увязались за нами, обоих на кухню!
— Сидеть в лагере у кухонного котла мы все равно не будем, — сердито заметил Павел. — Все воюют, а мы…
— Уйдем от вас и организуем свой отряд, — прибавил Вадим. — Мы пролезем в любую дырку…
— Это верно, — улыбнулся Семенюк. — И в дырку пролезете и за словом в карман не лазите. Только грош вам цена, если вы не слушаете командиров. На войне приказ командира — закон для подчиненного.
— Мы будем слушаться, — сказал Вадим. — Только не относитесь к нам, как к малолеткам.
— Какие же вы малолетки… с автоматами в руках, — миролюбиво заметил Семенюк. — Вы — партизаны!
3
В час ночи Ростислав Евгеньевич Карнаков, он же Макар Иванович Семченков, сидел в своей комнатке с наушниками на голове и передавал в эфир зашифрованное сообщение. Окно было занавешено плотным одеялом, лежащий перед ним маленький листок с цифрами освещался тусклым светом электрического фонарика, пристроенного на тумбочке. Иногда он прекращал стучать ключом и прислушивался — кругом было тихо, из соседней комнаты доносилось похрапывание хозяйки. С вечера рано затемнело, скоро зарядил мелкий дождик, слышно, как с крыши в бочку бежит звонкая струйка, налетающие порывы ветра заставляют стонать яблони в саду. Завтра под ними будет много паданцев. В этом году у Пелагеи Никифоровны яблок высыпало больше, чем у кого бы то ни было. Несколько раз мальчишки совершали набеги на сад, двоих воришек Макар Иванович самолично поймал…
Несколько раз он уходил с портативной рацией на пустырь, где в брошенном дощатом складском помещении и вел передачу в эфир. Однажды издали он увидел на соседней улице зеленый металлический фургон с антеннами на крыше, который двигался подозрительно медленно. Уж не пеленгатор ли охотится за ним? После этого он пропустил подряд три сеанса связи. Вечерами ходил по улицам и высматривал зеленый фургон — ему хотелось рассмотреть его поближе, — но машина больше не попадалась на глаза. И он постепенно успокоился.
Нынешней дождливой ночью не захотелось идти на пустырь, он решил передать короткую шифровку из дома. Протер концом полотенца очки и снова, нахмурясь, склонился над рацией. Недоволен он своими хозяевами: дважды передал ценную информацию о скопище воинских эшелонов на ярославском вокзале, и оба раза бомбардировщики не прилетели. Какого же черта он здесь торчит? Агентура поставляет ему материал, он проверяет, обрабатывает, передает, а оттуда идут поздравления, советы, указания… и никакого толку! Откуда было знать Карнакову, что почти вся авиация Германии сосредоточена на фронте, где немцы снова предприняли наступление. И потом, в глубокий советский тыл становится летать все труднее и опаснее: слишком большие потери от зениток и истребителей. Уже не раз они отбивали налеты «юнкерсов» на Ярославль. В последний раз атакованные «мигами» бомбардировщики беспорядочно сбросили свой груз и повернули обратно — два самолета были подбиты.
Капитан Ложкин с буксира требовал за информацию денег и водки, но немцы почему-то не торопились обеспечить всем необходимым своего, как они говорят, «ценного» агента, зато на обещания не скупятся…
А тут еще эта нежданная встреча с полковником Дерюгиным! На мгновение, увидев окликнувших его военных в машине, Карнаков решил, что его песенка спета. Ругнул себя за то, что парабеллум оставил дома в тайнике. Какое счастье, что еще не бросился через забор в первый попавшийся огород. Сообразил, что далеко все равно не убежишь. Это было жуткое мгновение в его жизни — можно сказать, сама смерть…
Каких усилий стоило ему взять себя в руки и заговорить с полковником! Кажется, Дерюгин ничего не заметил, а вот второй офицер так и сверлил его подозрительным взглядом.
Вернувшись домой, Ростислав Евгеньевич стал собирать свои вещи: в Ярославле ему оставаться нельзя. Дерюгину стоит лишь поинтересоваться у разведчиков им, Шмелевым Григорием Борисовичем, — и конец. Тут же разыщут — и к стенке…
Обо всем этом, отстукивая ключом, думал темной ночью Карнаков.
— Батюшки, Макар Иваныч, чего это вы такое делаете? — раздался испуганный голос хозяйки за спиной.
Ему показалось, что он подскочил на стуле почти до потолка, на самом деле даже не вздрогнул, только выпрямил голову и сбросил наушники, затем не спеша снял очки, повернулся к Пелагее Никифоровне, белой глыбой застывшей на пороге. Как же это он, опытный разведчик, забыл запереть на задвижку дверь?! Женщина пялила на него моргающие со сна глаза, рот ее был полураскрыт. «Не закричала бы, старая дура!» — со злостью подумал он и приветливо улыбнулся:
— Бессонница замучила, Пелагея Никифоровна, вот и балуюсь…
— Еще как началась война, был приказ все приемники сдать, — говорила хозяйка. — Я у вас никогда не видела этой штуки.
«И не надо было тебе ее видеть, чертова баба!» — подумал он, а вслух сказал:
— Чего вам-то не спится, Пелагея Никифоровна?
— Астма замучила, — пожаловалась она, настороженно глядя на квартиранта, кажется догадываясь, кто он такой. — Как погода меняется, так меня и прихватывает — в груди тяжело, и дышать трудно.
Решение возникло мгновенно. Он поднялся со стула, потянулся и, улыбаясь, сказал:
— Идите, идите к себе, Пелагея Никифоровна, пора и мне на боковую…
Женщина все еще не могла оторвать глаз от рации, черного проводка, убегающего в открытую форточку. Дышала она действительно тяжело, со свистом. На ней была длинная белая рубаха, поверх наброшена кацавейка, на ногах мягкие войлочные шлепанцы, потому он и не расслышал шагов, да и как услышишь, если на голове наушники? Никогда в это время хозяйка не просыпалась, обычно ложилась в десять вечера и вставала в шесть-семь утра. И он просыпался, слыша ее шаркающие шаги в коридоре, у русской печи, которую она недавно стала каждое утро затапливать.
Женщина, пятясь, будто боялась повернуться к нему спиной, вышла из комнаты. Он слышал, как ее шаги прошуршали на кухню, там замерли, и скоро скрипнула половица у двери в сени. Больше не колеблясь, Макар Иванович схватил фонарик, одним прыжком преодолел расстояние от стола до двери, ногой распахнул ее, направил свет и увидел хозяйку в ботах на босу ногу в теплом пальто, стоявшую у двери.
— Куда это вы, Пелагея Никифоровна, на ночь глядя собрались? — спокойным голосом осведомился квартирант.
— Погляжу, не забрался ли кто в сад, — растерянно пролепетала она. Теперь она дышала так, будто в груди ее была запрятана детская губная гармоника, на побелевшем рыхлом лице двумя черными провалами выделялись расширившиеся от страха глаза.
— Я сам погляжу. — Макар Иванович сделал несколько шагов по направлению к ней. Женщина, схватившись за грудь, взвизгнула и попыталась первой выскочить за дверь, но Семченков железной хваткой обхватил ее поперек туловища, свободной рукой зажал рот и волоком потащил в комнату. Стараясь не задевать за мебель, опустил на разобранную кровать, она слабо сопротивлялась, что-то мычала, руки ее шарили по его спине, дергали за одежду. Нащупав большую пуховую подушку, он изловчился и накрыл ее голову, потом всей тяжестью навалился…
Она уже давно затихла, а он все еще прижимал грудью расплющенную подушку и слушал глухой стук собственного сердца. Слабый лучик уроненного на половик фонарика освещал на простеньком бархатном
