старшиной сержант Павлов принес в шалаш комполка канистру спирта.
— Может, ребятам с устатку по сто граммов? — заикнулся было он, но, наткнувшись на жесткий взгляд Дерюгина, попятился к выходу.
Подполковник приказал поднять полк в четыре утра, — не будь так измотаны бойцы, он шел бы и ночью.
Когда багровая полоска на месте исчезнувшего солнца стала совсем узкой, а на небе высыпали звезды, послышался гул бомбардировщиков. Они прошли стороной, но вскоре вернулись снова. И тут из-за леса за озером взлетела зеленая ракета. Опять началась бомбежка. Багровые вспышки озарили напряженные лица людей, прикорнувших прямо на земле. Кое-кто вскочил и испуганно озирался. Вторая ракета указала на берег, где расположились зенитчики. Несколько бомб взметнули в озере высокие красноватые столбы воды, засвистели, с урчанием вгрызаясь в стволы деревьев, осколки. Бомбы легли в стороне. После третьего захода «юнкерсы» улетели, а через полчаса капитан Петров и боец с автоматом привели в шалаш Дерюгина молодого красноармейца со вспухшей и кровоточащей скулой, руки за спиной были связаны тонким сыромятным ремнем, гимнастерка у ворота разорвана почти до пояса.
— Гнида тифозная, пускал ракеты, — сказал капитан и выложил на зеленый сундук с полковыми документами и казной ракетницу и штук пять ракет.
У комбата тоже густел синяк под глазом. Коренастый, с широкой грудью, он обладал завидной физической силой. Узкие татарские глаза на скуластом лице улыбались редко.
«К ордену представлю, — подумал подполковник. — Скажу Соколову, чтобы в походе документы заготовил…»
— Наверняка с нами шел, — говорил Петров. — Может, рацию в лесу спрятал, больно уж часто на нас «юнкерсы» бомбы сбрасывали.
— Русский? — спросил Григорий Елисеевич, с откровенным любопытством разглядывая диверсанта.
— Двоих ранил из пистолета, прежде чем его скрутили, — сказал Петров и пощупал скулу. Один глаз его совсем превратился в щелку.
— Кончайте, чего там, — по-русски сказал диверсант.
— Да нет, сначала поговорим… — начал было подполковник.
— Чего говорить-то, командир? — усмехнулся тот. — Скоро всем вам хана! Жаль, конечно, что попался… А говорить нам не о чем. Вы меня кокнете, а немцы все равно раздавят вас, как клопов красных. Может, этой же ночью на том свете свидимся, подполковник.
— Расстрелять, — с отвращением бросил Григорий Елисеевич, а когда Петров подтолкнул того к выходу, прибавил: — Не сейчас — утром, перед строем, чтобы все видели.
— Как бы утром тебя самого не шлепнули, — усмехнулся диверсант и повел головой в ту сторону, откуда явственно доносилась артиллерийская канонада.
— Его не расстрелять надо, а повесить, — пробурчал Петров, подталкивая диверсанта в спину пистолетом.
Оставшись один, Дерюгин прилег на раскладную походную койку и, слушая назойливый гул рыскающих неподалеку бомбардировщиков, задумался: откуда такие выродки берутся? Самоуверен, нагл, делает вид, что смерти не боится, сволочь! Враг, причем враг убежденный. Неужели не понимает, что для немцев все славяне — рабы? Чего же ждал от оккупантов этот предатель Родины?
Он вызвал Петрова и приказал ему допросить диверсанта.
— Попробуем, только я не думаю, что эта гадина что-либо скажет, — сказал комбат. — У него от ненависти к нам даже глаза мутные. Наверняка из этих, бывших…
Мысли Григория Елисеевича перескочили на семью. Как там они — Алена, дочери? Не так уж и далеко теперь до Андреевки, «юнкерсы» рыскают в том районе, ищут базу… Нужно было бы отправить Алену и детей подальше в тыл. Пожалуй, лучше в Сызрань — там живет двоюродная сестра.
Плащ-палатка, прикрывающая вход в шалаш, зашуршала, в проеме снова возникла коренастая фигура Петрова.
— Товарищ подполковник, километрах в пятнадцати отсюда кавалерист-разведчик видел немецкие танки. Штук восемь. Продвигаются в нашу сторону… Будем драться?
Дерюгин сел на койке — он был в форме, но без сапог, — провел ладонью по щетине на щеках.
— Опять побриться не успею, — с досадой пробормотал он.
— А вы обратили внимание: этот гад был чисто выбрит, — сказал комбат.
— Поднимайте людей, — скомандовал подполковник. — И предупредите на том берегу интендантов. Бой так бой!
— А с этим ублюдком как быть? Ничего мы из него не выжали. Редкостная сволочь!
— Расстрелять, — повторил Григорий Елисеевич. Это был первый его приказ о лишении жизни человека… Да и человек ли это? Враг, предатель!
3
На четвертый день войны в Андреевку из Ленинграда вернулся с женой и сыном Григорий Борисович Шмелев. Еще в Климове, где пассажирский стоял почти час, он потолкался среди отъезжающих, надеясь что-либо услышать о событиях в Андреевке, но озабоченные люди говорили про проводы близких в армию, про ночную бомбежку. За путями, где начинался зеленый пустырь, валялись два развороченных товарных вагона. Красная труба водолея была пробита осколками в нескольких местах. Стекла в вокзале вылетели и хрустели под сапогами военных.
— Мое почтение, Борисыч! — услышал знакомый голос Шмелев.
Тимаш с полотняной котомкой через плечо, еще издали протягивая руку, направлялся к нему. Он был в мятой красноармейской форме, вместо пилотки на крупной голове промасленным блином сидела старенькая кепка.
— Никак на войну собрался? — пошутил Шмелев.
— База эва… курируется, — с трудом выговорил незнакомое слово старик. — Всем местным раздавали со склада гимнастерки и галифе… А вот сапог не досталось!
— Дом-то мой цел? — спросил Григорий Борисович. Он обрадовался, увидев болтливого старика: этот сейчас все новости выложит!
— Бонбили станцию, вагон взорвался, у всех в поселке стекла высыпались… «Зажигалка» упала на крышу дома бабки Совы, так старая ведьма, видно, на помеле залетела туда и ухватом сбросила на землю! Обошлось, только собачонке хвост подпалило. А твой дом стоит. Может, какой злодей забрался к тебе и чего утащил из добра… Не надо и дверь ломать, коли окна настежь распахнуты.
Выходит, Кузьма не выполнил задание… Струсил охотничек!
— Форму-то мне выдали не зазря, — словоохотливо рассказывал Тимаш. — Тута у нас шпиёны объявились, пуляют по ночам из ракетниц… Так меня записали в… истребительный отряд. Будем шпиёнов ловить, Гитлер их с самолетов на парашютах сбрасывает. Хотят базу взорвать, а ни хрена у них не выйдет! База-то эва… курируется. Кажинную ночь эшелоны отправляются со станции… Теперя пусть бонбы кидает, там уже пусто на складах-то. С первой проходной охрану сняли, ребятишки таскают с базы цинковые коробки да гильзы от снарядов. Кто на базе-то работал, тех в армию не забрали. Уехали с эшелонами. Не сегодня завтра и остатние отбудут… Немец листовки тут с самолетов сбрасывает, пишет, мол, Питер скоро возьмут и Москву… Брешет небось?
— Отступают наши, — осторожно заметил Григорий Борисович. — Но Москву фашистам не взять, кишка тонка!
— Я вот чего придумал, Борисыч, — гнул свое Тимаш. — Не надо нам шпиёнов покудова ловить… Увидят, что база тю-тю, сообщат куда надо — и станцию бонбить не будут.
— Хитро ты придумал, — усмехнулся Шмелев. Болтливый старик, кажется, выложил все.
— А Приходько обозвал меня ка… капитулянтом, — жаловался Тимаш. — И не велел больше в лес с истребителями ходить, а моя берданка стреляет не хуже ихних винтовок… Помнится, годков восемь назад я
