Как будто Даша показывала не компьютер, а, скажем, разрезала сама себе бок и через кровавую щелку, содержащую, впрочем, какой-никакой обзор, восхищалась собственной печенкой и его призывала к тому же.
Он обнял Дашу и поцеловал в волосы. На этот раз они были с колючими розовыми вкраплениями и пахли корицей.
— Я очень тебя люблю. — Сказал Валера и почувствовал, что заплачет.
— И я тебя, Валерочка.
На ощупь Даша напоминала дерматиновое сидение в вагоне метро, вся жесткая и сухая.
Примерно в середине ее бурного увлечения цветоводством, в ходе которого причудливые горшки с растениями заполнили подоконники, а для особо крупных экземпляров приобретались специальные подставки, вернулась Кира.
В тот вечер Валера неинтересно пил с Рыбенко, домой вернулся около двух.
По всей квартире почему-то был включен свет, Даша заперлась в туалете и отказывалась выходить.
— Я видела его! — кричала она из туалета. — Он был, он трогал меня!
Спустя немалое время Валере удалось выманить ее, трясущуюся, с дергающейся губой из туалета, и она рассказала, что, как только легла спать, в постель запрыгнул мужчина в джинсовом костюме, у которого лицо было то, как у него, Валеры, то, как у папы. Джинсовый мужчина вроде бы даже издевался над Дашей, в любом случае, он к ней прикасался и шутил насчет ее веры когда-нибудь в будущем стать матерью.
— Он не оставит меня в покое! — шептала Даша. — Он вернется! Не уходи, Валерочка, я умоляю! Не оставляй меня здесь…
Она заснула при свете. Выключать свет она запретила.
Валера немного посидел на кухне, выпил водки.
Утром позвонил Владимиру Ивановичу.
Работу тесть, конечно, бросить не мог. Он приехал вечером, снова в легкомысленных очках, с литровой бутылкой текилы.
Даша, чьи движения и Валера, и «папа», отслеживали с некоторым подозрением, резво выставила закуску и спросила:
— Пап, а ты не хочешь грибы с картошкой?
— Ну, давай… — промямлил Владимир Иванович.
— А что у тебя с… так сказать, прической? — спросил он, помедлив.
Валера оглядел Дашу и заметил, что теперь у нее коричневые волосы и накладная челка.
— А что? — удивилась Даша. — Плохо?
— Да вроде недавно другие были, — неопределенно ответил Владимир Иванович.
— Ой, это сто лет назад! — Даша отвернулась к задорно рычащей сковородке с грибами.
Они все никак не могли налить, потому что Даша носилась, через каждые две минуты припоминала досадно забытые деликатесы, которые немедленно нужно было вытаскивать из холодильника, резать, крошить, сбрызгивать лимоном…
— Все, доченька, — решительно сказал Владимир Иванович, — спокойненько давай садись, все у нас есть, нам хватит, тихо-тихо.
Даша, пожав плечами, уселась.
— До меня тут доходят слухи, — начал Владимир Иванович и вдруг замолчал.
Все-таки, аппаратчики — это страшные люди, бегло подумал Валера.
Даша вскочила и, вытащив из какого-то ящика гребенку, стала чесать огромный папоротник.
— Его надо вычесывать, — пояснила она, — а то много листьев сухих.
Владимир Иванович мрачно выпил текилы и закусил копченой колбаской.
— Ну, что, — сказал он, — ты, говорят, каких-то мужиков видишь… По ночам…
— Так это бесы, — пояснила Даша, — они любые обличия принимают.
— И ты их видишь? — уточнил Владимир Иванович.
Даша утвердительно кивнула.
— Ты пьешь, что ли?! — взвился тесть.
— Нет, — заверил Валера.
— Ты думаешь, я сумасшедшая? — с надрывом зачастила Даша. — Нет! Папа! Они есть, есть!
И она заплакала.
Владимир Иванович смущенно разлил текилу и сказал:
— Даша, выпей две рюмки и ложись, я прошу тебя, спать. Все это не шутки, ты сходишь с ума, я бы не хотел, чтобы все закончилось плохо. Ты знаешь, что люди, которые видят чертей, выбрасываются из окна? Или убивают других людей… Я надеюсь, ты сможешь взять себя в руки и… успокоиться.
— Ты мне не веришь… — шепотом констатировала Даша, но рюмку взяла.
— Все, что с тобой произошло, конечно, неприятно, — воспитательно вступил Валера, — но это не повод… Я хочу сказать, что все в порядке, нужно просто отдохнуть… Как-то по-другому взглянуть на ситуацию.
Даша выпила и покорно легла в кровать.
Валера поцеловал ее, укрыл одеялом.
Вернулся на кухню, сел напротив тестя и сказал:
— Я никогда не думал, что две эти сферы так тесно между собой связаны.
Владимир Иванович часто сам себе наливал и пил рюмочку в два присеста. Ему явно было тяжело.
Валера вдруг почувствовал к нему уважительную жалость.
И жену потерял, подумал он тоскливо, и с дочкой теперь такая херня…
— Понимаешь, в чем дело, — заговорил Владимир Иванович, глядя в стол, — человек, к сожалению, устроен таким образом, что, наталкиваясь на препятствие в себе, он это препятствие усиливает, а разбираясь в конфликтах других, делает их неразрешимыми. Я не знаю, что тут советовать. Чем ее занять, так сказать, созидательным? Она очень избалованна. Могу только предупредить с высоты… своего опыта. Если ты ее как-то куда-то не пристроишь, она пойдет по одному только пути, этот путь давно известен.
— Какой? — спросил Валера с интересом.
— Тебе это должно быть ясно, — вздохнул тесть.
Валера медленно вкусил текилки, поковырял вилкой в грибах и сказал:
— Боюсь, я не понимаю. То есть, мне не ясно.
Задумавшись, он вообразил Дашу за оградой психушки, вежливых платных санитаров и то, как будет привозить ей журнал «Гламур» и шоколадные конфеты. Это почему-то не показалось ужасным.
— Черти пройдут, — махнул рукой Владимир Иванович, — начнется другое.
— Что? — допытывался Валера.
— В самом общем истолковании, — тесть с пьяной хитринкой уставился на Валеру, — это можно характеризовать как полное, сознательное и воинствующее отрицание нормы.
— Вы, — Валера усмехнулся, — в сорокинском смысле?
Владимир Иванович тоже усмехнулся и налил себе текилы.
— Ты пойми, — сказал он, — она — моя дочь, росла без матери…
— Я знаю, — вставил Валера.
Владимир Иванович долго молчал.
— Росла без матери, — повторил он и вдруг тихо рассмеялся. — Я не знал, правду говорю, что с ней делать. Работал, все это понятно, ну, бабы там периодически… Пока мать моя не померла, сидела с ней, потом взяли няню. Я много об этом думал, — тесть снова накапал себе в рюмку. — Зачем все это? Зачем, чтобы все начиналось вот так вот ужасно? Беспросветно. Чем я мог с ней заниматься? Не в куклы же играть? Соответственно — одинокая, брошенная…
Владимир Иванович пристально посмотрел на Валеру поверх бутылки с текилой.
— Впрочем, — сказал он, — жизнь и для таких, как она, находит утешительное занятие — книги. Подобные существа жадно вслушиваются в сказки, если вдруг кто-то из взрослых смилостивится почитать, попозже у них появляется проигрыватель, и они часами внимают механическому кудахтанью черной курицы
