мне кажется, как настоящий отец должен договориться с этим, я уже забыла, как его зовут, и предложить ему деньги, чтобы квартира осталась Анжеле.
— Чего-о-о? — вытаращил глаза Бурков. — Я должен? А вот это ты видела, а?! — он сложил из пальцев широко известную комбинацию и помахал перед лицом жены. — Я в этом дерьме не участвую.
— «Это дерьмо», — холодно сказала Ольга Юрьевна, — счастье твоей единственной дочери. Выпей- ка, Леша, — она подвинула Буркову стакан.
В продолжение обеда писатель Бурков молчал, искривляясь гримасами ненависти, нарочито пачкая и плюясь костями, съел рыбу, также нарочно смахнул на садовую плитку десяток перепелиных яиц и, в конце концов, напился.
Ольга Юрьевна беседовала с дочкой, изображая ужас от Бурковского поведения.
— И какая у тебя теперь будет фамилия? — донеслось до Буркова.
— Кульберг.
— О-от бляди, а?! — заревел Бурков. — Еще и с жидом связалась, чтоб тебя!.. Жиденят плодить будешь?..
За столом воцарилось молчание.
— И то хорошо, что не китайцев, — заплетающимся языком промямлил Бурков, — а то пойдет Алексей Иваныч Бурков за своим внучиком в десткий садик, а ему выведут китаезу с у-у-узенькими такими глазками и скажут: «Вот ваш внучек, Алексей Иваныч, вот внука ваш… Доченька ваша разродилась, с китайцем она… Того…»
— Так, все, — Ольга Юрьевна решительно встала из-за стола, сгребая обеими руками бутылки и сигаретные пачки, — я не могу это слушать, пойдем в дом, Анжела.
Писатель Бурков еще долго сидел за опустевшим столом, пока жена с дочкой мыли посуду, кося в телевизор, демонстрировавший особняк в испанском стиле, который Брэд Питт и Анжелина Джоли купили для своего младенца с трудным именем. В голове вертелись обломки каких-то странных мыслей — о Тане, о врачах. «Если б я был настоящим мужиком, я бы к ней вернулся» — почему-то решил Бурков. Потом мысли перескочили на Анжелу: «Бедная моя девочка, ох-хо-хо! — пьяно заливался Бурков. — Что ж делать-то, ой-ой-ой!».
Внезапно он наполнился страстной ненвистью к Анжелиному мужу, появилась идея отыскать его телефон и позвонить со всякими обидными словами.
— Урод ебаный, — порыкивал Бурков, тыча пальцем в мобильный, но не в силах ничего разглядеть на маленьком, отражавшем солнце экране, — я тебе покажу, сукин кот, я тебе устрою. Совсем девку довел, извращенец проклятый!..
Около пяти шатающегося и матерно лающего писателя Буркова увели спать. Он проспал час, после чего стал выглядывать из мансарды и грозить загоравшей в шезлонге жене:
— Эй, ты! — орал Бурков. — Что, довела, ведьма? Опоила Алексей Иваныча! Смерти моей хочешь, блядина!
— Ты соседей постыдись, — не открывая глаз, ответила жена.
Заметив откуда-то возвращавшуюся, катившую в гараж велосипед Анжелу, Бурков наполовину высунулся из окошка и, подождав, пока она подойдет поближе, крикнул:
— И ты здесь?! Китайская подстилка! Щас покожу тебе хорошую порку! Знай отцовское слово!
В таком духе он позорился еще полчасика, потом сник, упал на постель, а утром проснулся очень тихий, вновь и, кажется, уже навеки подчиненный жене.
15
Для Коли Кульберга все складывалось как нельзя лучше.
Вернувшись домой утром, он застал кипучую работу по сбору вещей и складыванию их в сумки. Жена даже не спросила, где он был.
— Не могу я здесь, в этом пухе! — истерично всхлипнула она.
От аллергии на тополиный пух ее ноздри покрылись розовой текучей коркой.
— В чем дело? — осведомился Кульберг.
— Ты только не ругайся, — залепетала жена, — я к маме поеду, там лучше будет, и для малыша… Все свое, — она испуганно заглядывала ему в глаза. — Поеду я, Коль.
— На год, что ли, ты поедешь? — удивился Кульберг.
— Ну, Коль…
— Да, конечно, поезжай. Это просто… — он запнулся. — великолепная идея!
— А ты будешь приезжать, да? — обрадовалась жена, чуть-чуть розовея.
— Естественно, — Кульберг улыбнулся.
Он галантно довез жену до вокзала, шепча что-то успокаивающее, посадил в рейсовый автобус.
«Первым делом меняю сим-карту, — размышлял он, — хату сдам, перееду к Анжелке. В принципе, конечно, можно и держать связь, она баба неплохая, о ребеночке вот заботится… Кто знает, сколько у нас с Анжелкой продлится?..»
Автобус отчалил. Коля ободряюще помахал рукой.
Он был свободен.
Прошелся по прилегавшему к вокзалу грязному, пропахшему потом рынку, поел шаурмы у торгующего ей ларька и внезапно ощутил почти такую же безмолвную пустоту, какая когда-то охватила его мальчиком на рыболовном судне. Уехавшая жена, сама того не ведая, придавала Колиным пакостям смысл, какую-то даже интригу, а теперь все стало просто, как плевок.
Она уехала, и Коля с его подразумеваемым удалым жеребизмом перестал для нее существовать, теперь ее волновал не Коля, а будущий ребенок. Осталась Анжела с толстыми губами, для которой все яркие качества Колиного характера выражались исключительно хуем. Внезапно он подумал, что в зрелости Анжела станет похожа на Аксинью, какой он ее себя представлял.
Наверное, он все-таки стал мужчиной.
Коля с грустью откусил кусок шаурмы, в котором попался желтый комок жира.
Он стал вести себя, как отец. Отец всю жизнь провел в лжи и бабах.
«Но я люблю ее, я правда ее люблю, — думал он, отплевываясь шаурмой, — она во всем… Победитель».
Вернувшись домой, он наскоро уничтожил последние следы присутствия жены.
Вышвырнул кухонные тряпочки, к которым она питала необъяснимую любовь, снял с телефона резную салфетку, которой он зачем-то был накрыт, сорвал со стены в спальне репродукцию «Девочки с персиками», вырезанную из коробки шоколадных конфет.
Анжела прохлаждалась у родителей, пока ее отец утрясал сумму отступного с бывшим мужем.
Кульберг отправил ей сообщение:
ПРИЕЖАЙ КО МНЕ
Она ответила:
ТАК БЫСТРО ШТОЛИ?
ДА — написал Коля.
ТОЧНЫЙ АДРЕС — черкнула она.
Он написал.
С ВЕЩАМИ? — тревожно спрашивала Анжела.
ДА — повторился Кульберг.
Ответ был:
КРАСАВЧЕГ!!!!!!!!!!
Спустя очень короткое время в Колином доме воцарилась «Виа гра», его вещи стали развешиваться в шкафу в шизофреническом порядке, каждый день, кроме серды, приходила домработница, и каждый четверг она привозила с рынка живые цветы. От их запаха у Кульберга болела голова, но он ничего не говорил.
