— Ну так что же? Вы посадите меня в тюрьму?
Плавным движением руки он снова усадил меня в кресло:
— Нисколько. Мы обсудили ваше поведение и нашли вас идеологически невменяемым…
— Так вы запрячете меня в сумасшедший дом? — продолжал я.
Мне во что бы то ни стало хотелось какнибудь оскорбить этого невозмутимого человека. Но он разговаривал со мной, как с маленьким ребенком.
— Вы опять не поняли меня. Скажите, пожалуйста, вы сдавали когда нибудь экзамен по политграмоте?
Мне пришлось сознаться, что я не только не сдавал экзамена по этой науке, но даже не прочел учебника, полагая, что эта книга не даст мне ничего нового.
— Ну так вот. Вы не получили самого элементарного образования, необходимого для каждого, и поэтому вы допустили ряд непозволительных промахов. Мы вполне оправдали вас, но с одним условием — вы должны прослушать полный курс политграмоты, сдать экзамен, а до того вы не будете появляться в обществе, чтобы не наделать более грубых ошибок.
— Что же это? Домашний арест? — спросил я.
— Нет, это временная изоляция.
О словах спорить не приходилось. Изоляция или арест, но я должен сидеть дома и зубрить какуюто политграмоту — не подчиниться этому постановлению я не мог. Не забыв, конечно, уведомить Мэри о том, что со мной произошло, я принялся за работу.
Меня посадили в самую низшую группу, рядом с детьми в возрасте от десяти до двенадцати лет, мне дали потрепанный, испещренный детской мазней учебник, мне задавали уроки 'от сих до сих', совершенно не принимая в расчет ни моего возраста, ни уровня моего развития.
Получив книжку, я не замедлил прочесть ее от крышки до крышки в первый же вечер. Это была небольшая брошюра, составленная в форме вопросов и ответов подобно филаретову катехизису, с которым я познакомился, собираясь сдавать экзамен на аттестат зрелости. Истины, заключавшиеся в этой книжке, были не новы, многое я слышал от своих знакомых, которые, как оказалось, очень часто пользовались цитатами из этой книги, что неудивительно, если принять во внимание, что истины эти касались всех сторон жизни, от государственного устройства до правил, как вести себя во время свидания с любимой женщиной, Приведу несколько вопросов и ответов из этой замечательной книги:
Вопрос: Что должен делать рабочий, встретив другого рабочего в доме или на улице?
Ответ: Должен обратиться к нему с коммунистическим приветствием.
Вопрос: Что такое коммунистическое приветствие?
Ответ: Это не бессмысленное козыряние, а напоминание о том, что в пяти странах света угнетенные борются за освобождение и что ты должен ставить интересы класса выше своих личных.
Дальше следовали указания, как держать себя с друзьями и с врагами, причем указывалось, что у рабочего не может быть иных врагов, кроме классовых. При встрече с классовым врагом надо было пройти мимо него с гордо поднятой головой и ни в коем случае не отвечать на его поклоны, а тем более запрещалось вступать с ним в какой бы то ни было разговор. 'Очень легко, — говорилось в книжке, — подпасть под влияние буржуазии, тем более, что живем мы в буржуазном окружении'.
Предусматривались и недоразумения между рабочими, которые могли закончиться ссорой и даже более или менее крепкими словами. Список подобных слов приводился тут же.
Вопрос: Какие самые страшные ругательные слова?
Ответ: Меньшевик и социалпредатель.
Вопрос: В каких случаях подобное оскорбление допускается законом?
Выучив наизусть всю книжку, я мало продвинулся в понимании существующего порядка: она не давала ответа ни на вопрос о цензуре, ни на вопрос о шестнадцатичасовом рабочем дне. Усиленно вбивалось в голову одно: что существующий строй есть самый лучший строй, что рабочий класс добился того, за что боролся, и что обязанность каждого рабочего — охранять этот строй. И вместе с тем говорилось, что трудящийся обладает при этом строе всеми политическими правами, что каждый рабочий имеет право высказывать все приличные рабочему мысли в любое время и в любом месте.
Вопрос: Какие мысли приличны рабочему?
Ответ: Все те мысли, которые направлены к защите его классовых интересов.
Вопрос: Какие основные классовые интересы рабочего?
Если бы не идиотская форма филаретова катехизиса, то учебник можно было бы признать неплохим. Он удовлетворительно излагал теорию классовой борьбы, он знакомил с государственными учреждениями и законами. Правда, была и ненужная регламентация поведения каждого рабочего, но если принять во внимание, что наука эта преподавалась детям, которым нужно знать травила приличия, то и с этой регламентацией можно было согласиться.
Прочитав книжку, я решил завтра же сдать экзамен.
Но меня постигла полная неудача. Выслушав мое заявление, политрук улыбнулся, раскрыл книжку и задал мне следующий вопрос:
— Почему это последнее важно для пролетариата?
Я смутился и сказал, что не понял вопроса. Инструктор повторил его еще раз, я опять не понял. Тогда он закрыл книгу и сказал:
— Вы не можете сдать экзамена. Вам следовало ответить на этот вопрос: Потому что это необходимые условия для победы.
Нет, не отвертишься! Надо выучить всю эту книжку наизусть и уметь отвечать на все вопросы буквально по учебнику, как подряд, так и вразбивку.
Вопрос: Отчего необходимо полное и точное знание катехизиса?
Ответ: Чтобы произвольным расположением слов и произвольным их толкованием не впасть в какойлибо из нежелательных уклонов.
Вопрос: Какие суть нежелательные уклоны?
Ответ: Троцкизм, меньшевизм, правый мелкобуржуазный уклон и эсерство.
Вопрос: Какие уклоны не вменяются в преступление?
Но память моя еще не ослабла: я в дветри недели усвоил все бездны филаретовой премудрости и мог при случае ввернуть в разговор ту или иную цитату.
Мои успехи в политграмоте дали возможность несколько ослабить режим моей изоляции. Так, ко мне снова, после долгого перерыва, заехал Витман. Я обрадовался ему и поспешил воспользоваться его присутствием, чтобы разъяснить некоторые неясные для меня вопросы. Не помню, с чего начался разговор, но только я, между прочим, спросил его:
— Скажите, пожалуйста, почему в этом городе так много нищих?
Он уклончиво ответил:
— Среди рабочего класса нет нищенствующих.
— Позвольте, очень трудно представить, что нищенствует буржуазия.
— Но ведь мы отобрали у них все имущество и заставили их работать.
— А раз они работают, значит, они трудящиеся, а не буржуи, — возразил я.
Витман мне ничего не ответил. Он снова вынул из кармана книжечку и чтото записал в нее. Я знал по прежнему опыту, что такая запись не предвещает ничего доброго, и от дальнейших расспросов отказался.
Признаюсь, я с некоторой тревогой ждал завтрашнего дня. Теперь я знал, что может повлечь за собой неосторожный вопрос. Может быть, новый экзамен, может быть, просто сумасшедший дом. И то и другое мало радовало меня.
Восемнадцатая глава
Я усваиваю высшую мудрость
Утром к воротам моего дома подкатила наглухо закрытая карета, двое вооруженных людей усадили
