– Кажись, очнулся, – услышал он чей-то голос.
– Кто вы? – в паническом ужасе спросил Силантьев.
Он отчаянно крутил головой, пытаясь скинуть повязку, но тщетно. Только голова закружилась и тошнота к горлу подступила.
– Могильщики твои. А вот яму ты сам выроешь. А мы закопаем, – насмешливо проговорил неизвестный.
– Зачем закапывать? Пусть все знают, что мы за Спартака спросили.
– За Спартака?! – взвыл Валерий Дмитриевич.
Не думал он, что расправа будет такой быстрой и жестокой. А ведь Гуртов его предупреждал...
– Да, за Спартака. Ты его опустил, за это и ответишь. Мы на такие тонкости заморачиваться не будем, поэтому просто тебя убьем.
– Но я ничего не знаю! И я его не опускал!
– А это без разницы. Ты начальник тюрьмы, ты за беспредел и ответишь.
– Он же опущенный... Вы не должны за него заступаться, – жалко пробормотал Силантьев.
– Кто тебе такое сказал?
– Ну, это не по вашим понятиям...
– Это не по твоим понятиям. А у нас понятия свои. И за Спартака мы тебе глотку перережем... Махмуд, поджигай!
Кто-то зашел сзади, одной рукой крепко сжал подбородок, а другой приставил холодный нож к горлу. Силантьев почти физически ощутил, как душа уходит в пятки.
– Не надо! Не за что спрашивать! Не опустили его!
– Махмуд, погоди...
– Хотели, но не вышло...
– А если точней?
– Он их всех покалечил.
– Кого? Лохмачей?
– Да. Он их всех избил. Всех троих...
Это действительно было так. Спартак оказался самым настоящим монстром и так избил прессовщиков, что двоих пришлось в реанимацию везти. А может, это и хорошо. Если, конечно, друзья Спартака его помилуют. Хотя вряд ли...
– Спартак может, – веселым голосом сказал кто-то. – Его хрен завалишь. Его пуля не берет, а ты каких- то позорных лохмачей ему подсунул...
– Это не я!
– А кто?
– Я, когда узнал, что происходит, в камеру пошел, но Спартак без меня там во всем разобрался.
– Не ты? А кто? Кум?
– Кум?! Да, кум...
– Гуртов Яков Александрович?
Здесь, в этом темном безлюдном месте, фигура начальника оперчасти казалась смутной, безликой, но вот она обрела конкретные черты и стала вполне осязаемой. И согласиться с тем, что во всем виноват Гуртов, значило предать и его самого, и свой служебный долг.
– Да, он.
Подполковник Силантьев хотел жить. Он и квартиру скоро новую получит, и очередное звание уже не за горами, а там, глядишь, и в ГУИН на генеральскую должность переведут. А тут раз, и темнота на веки вечные. Нож острый и в горло войдет глубоко-глубоко...
– Но у него ничего не получилось, так?
– Ничего. Ваш Спартак всех раскидал.
– Тогда считай, что тебе повезло. Плевать нам на кума, спрашивать будем с тебя. И если вдруг ты нам наврал, если Спартака опустили, в следующий раз с тобой будет разговаривать снайпер. Понял, мент?
– Д-да.
– Тогда живи. И возвращайся к жене. Но с одним условием...
Силантьев готов был принять любое условие, лишь бы жить.
Обидно, до боли обидно, что Спартак не очень-то и наглел. Он же ясно сказал, что не тронет сына и жену. И еще кабинет предлагал отремонтировать и обставить. А то, что об арестантах заботился, так ведь это совсем неплохо, даже замечательно, что в камере теперь есть кондиционер, телевизор, холодильник... Денег у него много, он мог бы улучшить условия и в других камерах. Не надо было его в пресс-камеру отправлять. Не заслужил он этого...
Пасмурно за окном, небо темное, в клеточку. И жизнь в полосочку. Хорошо, что вчера менты не смогли залить ее черной краской до самого горизонта. Большую подляну они вчера сотворили; к счастью, у беспредельщиков штанга на виду лежала без «блинов», Спартак ею «неандертальца» и уделал. А в медноволосого он гирю швырнул; тот ее поймал, но на ногах при этом не устоял. А тут гантель вдогонку, да по балде. А третьему лохмачу Спартак нос его утиный сломал, кулаком. Бил он этих уродов от всей души, на убой. Мог бы и до смерти зашибить, если бы вертухаи не вмешались.
Ночь он провел в камере карцера, а утром его вызвал к себе начальник изолятора. Что-то неважный вид у Силантьева, помятый весь какой-то, глаза впалые, синева под ними. И взгляд пришибленный.
– Я слышал, ты вчера не в ту камеру попал, – стараясь не смотреть Спартаку в глаза, сказал он.
– Не попал. Другие попали... Зря ты, начальник, всю эту байду затеял. Теперь ответ держать придется.
– Это не я. – Силантьев дрожащими пальцами достал сигарету из пачки, нервно закурил.
– А кто?
– Ошибка вышла.
Телефон остался в камере, и у Спартака не было возможности позвонить своим друзьям. Но, похоже, они уже устроили головомойку начальнику тюрьмы. Мартын легкий на подъем, и чувство вины за ним...
Но как они узнали, что произошло в тюремных застенках? Может, Силантьев поспешил известить их, что Спартака опустили, чтобы они отреклись от него? Не очень-то верил Спартак, что все так и было, но ведь кто-то устроил начальнику «промывку мозгов».
– Ты теперь по улицам осторожней ходи. Мало ли, вдруг с волыной кто-то рядом пройдет. Вдруг ошибка выйдет, под раздачу попадешь...
– Э-э... Извини, Спартак Евгеньевич... – жалко промямлил Силантьев.
Спартак усмехнулся. Похоже, начальник тюрьмы попал в серьезный переплет, если вдруг извиняться начал.
Можно было послать его на три буквы и передать заказ на волю. Но если Силантьева не станет, его место займет кто-то другой. А этот уже сломлен, из него можно веревки вить. Тут уж не до гордыни, здесь трезвый расчет нужен.
– Да ладно тебе, Валерий Дмитриевич, расслабься. Нормально все. Что было, то было. Забыли, да?
– Забыли, – то ли кивнул, то ли просто низко опустил голову Силантьев.
Стыдно ему, на душе тошно, даже мерзко. Ну как же, перед уголовником приходится извиняться, не барское это дело. Но ведь никто не заставлял его творить беспредел.
– Я в твои дела лезть не собираюсь, – продолжал Спартак. – Ты охраняешь нас, вот и охраняй. Порядок у тебя должен быть, ну, по инструкциям там, все такое. Как должно, так пусть и будет. Наседок кум рожает, работа у него такая. Но если стукача найдем, считай, он уже покойник. Так что без претензий. И главное – людей унижать не надо. Ну, когда этап принимаете на пинках, это еще можно понять. Типа, чтобы жизнь медом не казалась. А за просто так пассажиров пинать не надо. И шмон когда устраиваете, на пол ничего ронять не надо. И баланда должна быть с мясом, а не с мослами. Будет дерьмо в котле – будет бунт...
– А где я тебе мясо возьму? – угрюмо спросил Силантьев. – Какие нормы довольствия, так и кормим.
– Так, да не так. Что от нормы довольствия остается, то в котел и кладется. Ну, с баландерами мы разберемся, чтобы не крысятничали. А ты, Валерий Дмитриевич, со своим персоналом разберись, чтобы не
