совсем не пугают. Так что готовься к веселой жизни.
– Только без подлянок, начальник.
– С моей стороны подлостей не будет, это я тебе обещаю. Но в колонии люди веселые сидят, так что будь осторожен.
– Само собой.
– Может, начнем разговор сначала?
– Это как?
– Забудь, что тебя назвали вором. Бугром тебя поставим, план будешь давать, через год на воле окажешься.
– Не буду я работать, начальник. Понимаю, что ты прав, но такой уж я упертый.
– Значит, работать не будешь?
– Нет.
– Нарушение режима налицо?
– Да.
– Выходит, разговор не состоялся.
– Нет.
– Тогда извини.
Прямо из кабинета Спартака отвели в штрафной изолятор и закрыли в камере.
Грязные шершавые стены, под потолком – небольшое зарешеченное оконце, едва пропускающее свет, в углу – засиженная чаша «Генуя» без постамента, ржавая раковина над ней, на уровне груди, – как хочешь, так и мойся. Пол бетонный, студеный, две трубы между длинными стенами теплые, и в камере не очень холодно. Окошко не утеплено на зиму, но оно маленькое, поэтому и дуло из него не очень. Четыре лежака в два яруса были приперты к стене замком. Такая же система и в карцере, но здесь можно было сидеть, для этого предусмотрен «дубок» с жестяной столешницей и две скамьи вдоль него. Стены в грязных разводах, трещинах, плесень по углам. А вот доски лежаков и скамейки выкрашены до блеска.
Камера четырехместная, но Спартак был единственным здесь обитателем. С одной стороны, хорошо, потому что не надо ни с кем выяснять отношения, а с другой – это полная изоляция от внешнего мира. Вроде бы и заехал вор на зону, но где он? Почему ни слуху от него ни духу?
Какое-то время он сидел на скамье, опустив голову. Холодно здесь, тоскливо и одиноко. И еще есть хочется. А сумки с ним нет, на «карантине» осталась. Хорошо, если на склад сдадут, как положено, а если бакланы раздербанят?
И пайка здесь наверняка не очень. Возможно, пресловутые хлеб и вода. Как жить в таких условиях? Одно Спартак знал точно – ни холод его не сломит, ни голод...
Пятнадцать суток в ШИЗО – испытание не для слабонервных. Но Спартак его выдержал. Об этом можно было судить по ответу, который он дал начальнику оперативной части. Кум сам лично зашел к нему в камеру и без обиняков спросил, собирается он выходить на работу или нет. Скажи Спартак «да», и все его мучения пошли бы насмарку. Пятнадцать суток страдал, и все без толку. Но Спартак сказал «нет», и кум без лишних эмоций набросил ему еще пятнадцать суток, велев отправить в другую камеру.
На этот раз камера оказалась обитаемой. Находилась она в дальнем конце блока, и по этим приметам Спартак понял, куда попал.
Нетрудно было соблазнить надзирателя. Спартак попросил его позвонить Мартыну, тот обо всем с ним договорился, подогнал ему денег, «дачку» и мобильный телефон. И самому надзирателю хорошо заплатили. Правда, он отказался передать Спартаку продукты – разве что пару шоколадок принес в комплекте с деньгами и телефоном. Когда дежурство закончилось, надзиратель забрал мобильник. Но через двое суток вернул, на время.
Мартын спрашивал, чем может помочь. Он мог повлиять и на начальника зоны, и на «кума», но Спартак не спускал его с цепи. Он сам взялся за гуж и сам все выдюжит. Главное, чтобы «петушиных» подлянок не было, а так он со всем сам разберется.
Аржанов мог определить его в камеру с беспредельными амбалами, как это было в тюрьме. Но Спартака закрыли в камере с ворами.
– Встать! Лицом к стене! – не очень злобно, но громко рявкнул на них надзиратель.
Порядок в штрафном изоляторе такой – зашел мент в камеру, надо подняться, назваться, объявить статью. Но надзиратель велел арестантам показать спину, значит, представляться им не надо. И все в полном молчании медленно повернулись к стене. А когда мент закрыл за Спартаком дверь, так же молчаливо и неспешно вернулись на свои места и безмятежно уставились на новичка.
Спартак знал, что в этой камере должен находиться законный вор Абакум, но кто есть кто из этих людей, не понять. Все прожженные на вид, суровые, у всех чувство собственного достоинства. И все-таки один из них, мужчина лет сорока, держался более независимо. Шапка слегка наброшена на голову, шнурки на «ушах» подвязаны так, что их совсем не видно. Под шапкой седые волосы. Лицо треугольное, сильно зауженный подбородок, морщины на лбу и вокруг глаз, под ухом крупная бородавка. Взгляд тяжелый, но ироничный, как у человека, имевшего власть насмехаться над всеми. Выглядел он лет на шестьдесят, хотя ему могло быть и чуть за сорок. Остальные арестанты выглядели не лучше: те же морщинистые и серые от невольничьей жизни лица, изможденность во внешности, но живость и ясность во взглядах.
– Мир вашему дому, – кивнул Спартак.
– Мир нашему дому, пойдем к другому, – ощерил беззубый рот мужчина с жирным фурункулом на подернутом щетиной подбородке.
– Нет у меня другого дома, – мрачно посмотрел на него Спартак.
– А в нашем доме прописка нужна.
– Вы же серьезные люди, зачем вам эта байда?
– Дело в том, насколько ты серьезный человек, – покачал головой мужчина с бородавкой. Голос у него простуженный, с хрипотцой.
– Представься, – недовольно и снисходительно глянул на Спартака мужчина с бельмом на глазу.
– Спартак я.
– Что это, имя или погоняло?
– И то и другое.
– А кто тебя крестил?
– Да с детства как-то пошло...
– Ты не понял? Короновал тебя кто?
Спартак похолодел. Не говорил он ничего про свой статус, а тут как обухом по голове, будто в чем-то позорном уличили.
– Ростом короновал, Тархан, Оман.
– Не знаю таких, – покачал головой человек с бородавкой. – Пиковые воры?
– Пиковые.
– А сам славянин?
– Интернационалист, – отшутился Спартак.
– А ты не лыбься, тут с тобой серьезные люди говорят, – недовольно глянул на него бельмоглазый.
– Я в законе. А ты кто? – расправил плечи Спартак.
– В законе он... Аркан я.
– Скорняк я, – нехотя назвался фурункулезный.
– Абакум я, – в недоброй насмешке скривил губы бородавчатый.
– В законе, – выдержав им же навязанную паузу, добавил Спартак.
– Я-то в законе... А про тебя сказать ничего не могу. Есть такие воры, которые и среди воров воры. А есть такие, которые среди воров – фраера. И только среди фраеров – воры. Не знаю я, кто тебя короновал, и за какие такие заслуги, тоже не знаю. Ну, чего молчишь?
– Ты же не спрашиваешь. А так сказать нечего, потому и не козыряю короной.
– Трудно козырять тем, чего нет, – жестко резанул Абакум.
– Меня Сева Таежный признал.
Спартак назвал еще несколько известных имен, которые подписались за него. Так себе подписались,
