– А вот с убийством Черепанова ты немного не рассчитал. Куртка у тебя порвана была, обувь грязная… Это ты с места преступления неудачно ушел. Кустарник там колючий, я там тоже куртку чуть не порвал. Просто моя крепче твоей оказалась. И в лужу с грязью я наступил. Такую же грязь я у тебя на ботинке видел. Мы с тобой по одной дороге шли. Только ты до приезда оперативно-следственной группы по ней прошел, а я уже после…
– Ерунда, – Первушин смотрел на Михаила остановившимся взглядом.
– Ерунду допустил ты, когда сказал, что Черепа арматуриной ударили. Вернее, проговорился… А на убийстве Архара и вовсе прокололся. Собака тебя почуяла. Твой запах возле винтовки остался. И сама винтовка осталась, и запах… В этот раз ты орудие убийства на месте преступления оставил. Изменил, так сказать, свой почерк… А до этого под Лагова работал. С выдумкой работал, и очень грамотно. Не зря же ты с отличием школу милиции закончил. И пулевыми видами спорта увлекался. Только вот винтовки «СВД» вам в школе не выдавали. Хотелось бы знать, откуда она у тебя?
– Я вправду школу милиции с красным дипломом закончил. И знаю, что у вас нет никаких доказательств.
– А мы сейчас пойдем кондукторов опрашивать. Может, кто-то видел тебя в троллейбусе?.. Хотя нет, не было никакого троллейбуса. Ты бы не вызвался нам помогать, если бы тебя в троллейбусе видели. Не уезжал ты никуда. Ты обратно вернулся. Выпил по случаю победы – и вернулся. Только с собакой просчитался.
– Это все ваши домыслы! – срывающимся голосом заявил Первушин.
– Это не домыслы, это версия, по которой мы можем начать работу. Ты знаешь, как это бывает. Но знаешь ты и другое: что этого может и не быть…
– Почему этого может не быть? – Илья с надеждой глянул на Михаила.
– Да потому, что не болит у меня душа за Архарова. И за Терехина не болит. И за Вихрова. И за Черепанова… Собакам собачья смерть. К тому же РУБОПа больше не будет, вместо него создадут другую структуру. Сходную, но другую. И с новой отчетностью. И не так уж страшно, если убийство Черепанова и Архарова останется нераскрытым. Ну, ты должен меня понимать.
– Я-то понимаю. А кто меня поймет? Эти ублюдки мать мою убили и отца! – едва сдерживая слезы, сквозь зубы, чтобы не повышать голос, проговорил Первушин.
– Я тебя понимаю. Эти ублюдки твоего отца на куски резали, а мать на коленях держали, смотреть на него заставляли… Барабас ему пальцы рубил, а Череп твою мать на коленях держал…
– Ненавижу эту мразь!!!
– Спокойно, парень, спокойно… Пошли проветримся, а то курят здесь много. И уши, – Михаил выразительно посмотрел на краснолицего мужчину с большим рыхлым носом, который с отсутствующим видом пил пиво в нескольких метрах от них.
На улице было морозно, но Михаил не чувствовал холода. А Первушин тем более.
– И долго ты план свой вынашивал? – спросил Потапов.
– С тех пор, как отец пропал.
– Потому и в школу милиции поступил?
– Да. И в уголовный розыск пробился.
– Неплохо придумано… Как Терехина выследил?
– С ним проще всего было. Я квартиру снимал в доме неподалеку, из окна черный ход хорошо просматривался. Сначала я просто наблюдал, а потом за дело взялся, дверь обследовал, слепок с замка снял, как учили, ключ сделал.
– Пистолет где взял?
– Купил. Где, не скажу…
– А винтовку?
– Там же… В копеечку влетело, но ничего, зато дело сделано.
– Вихрова как выследил?
– С ним посложней было. Ездил за ним, потом за домом следил, куда он повадился… Вы хорошо знаете этот дом, – усмехнулся Первушин.
– А хозяйку ее знаешь?
– Видел… Красивая. Есть в ней что-то такое невероятное… Неудивительно, что Барабас на нее запал.
Михаил вспомнил, как подозревал, что в доме у Милы прятался народный мститель, но не стал говорить об этом. Ни к чему Первушину знать, что правду о гибели его родителей он узнал от Милы.
– А вообще, ловко ты с Барабасом разобрался… Какой у тебя размер ноги?
– Сорок второй.
– Нарочно сорок третий надевал?
– Ну да…
– За Черепом тоже следил?
– Следил… Просто следил.
– А потом арматуриной по голове.
– Момент удобный был, и арматурина из снега выглядывала…
– А на сестричках ты прокололся. Не надо было светиться перед ними.
– Осторожность терять начал…
– Да, но Архара грамотно снял. И ушел грамотно. Только зря вернулся.
– Да уж, собака меня унюхала… Только этот факт к делу не пришьешь, потому что я тогда пьяный был. Перебрал от волнения. Я же не знал, что собака будет. Думал, что уже была. Да и не всякая собака на пьяных реагирует…
– С этим тебе повезло… А этот случай, правда, к делу не пришьешь.
– И пальчиков на винтовке нет. И на одежде тоже ничего. Я вам честно во всем признался. Но это признание для служебного пользования. Если привлечь меня попытаетесь, я от всего откажусь. И даже запись на диктофоне вам не поможет.
– Нет никакого диктофона, – покачал головой Михаил. – И доказательств против тебя никаких. Как нет и желания их искать. Правильно ты все сделал. Правильно. Никому и ничего я не скажу. Все это останется между нами. Только мой тебе совет, Илья. Не дело тебе в органах оставаться. Это хорошо, что ты восстановил справедливость, но тебе не место в милиции. Так что я тебе советую написать рапорт на увольнение…
– А если нет?
– Приказать я тебе не могу. И наказывать не собираюсь. Но ты должен понять, что после всего, что случилось, ты должен исчезнуть из жизни нашего города.
– Но это мой город. И я здесь не лишний.
– Что ж, тебе видней, – пожал плечами Михаил. – Я не настаиваю.
Он прекрасно понимал Первушина. Это был как раз тот редкий случай, когда месть – благородное дело. Парень поквитался с бандитами за смерть своих родителей, и грех было его за это судить. И гнать из милиции вовсе не обязательно. Пусть остается в органах, если он этого так хочет.
Но одно точно знал Михаил: общих дел с этим парнем он иметь не будет никогда…
