– Да... То есть нет...
– Ладно тебе вилять. Все и так ясно...
– И что, если ясно?.. Ты меня бросишь?
– Э-э, не знаю... Опасное это дело, тебя бросать... – мрачно усмехнулся Андрей.
Конечно же, после того, что случилось, он больше не станет жить с Риммой. То, что была у нее раньше и с кем-то, его мало волновало. Но убило то, что этот кто-то перенесся к ней из прошлого в настоящее. Этого он ей простить не мог. Но и уходить, хлопнув дверью, не спешил. Не зря же он сегодня был у ее бывшего парня, не зря же он узнавал, что представляет собой семейка Казимировых, типичным представителем которых была Римма.
– Почему опасное?..
– Потому.
Он не спешил перевести разговор на покалеченного Егора. Сначала нужно было разобраться с Гербертом, чью вину он установил благодаря собственной интуиции.
– Может, все-таки скажешь? – взъерошенно смотрела на него Римма.
– Ты мне так и не ответила, зачем твоя дядя взял на себя вину своего сына?
– Своего сына. Своего!.. Герберт – его сын. А еще он – калека. Ты и сам должен понимать, что в тюрьме он не выживет... Дядя Стас – великий человек! Только он мог взять на себя чужую вину...
– Да, жалость великое дело...
По сути, Андрей раскрыл тяжкое уголовное преступление, но удовлетворения не было, вместо этого он испытывал чувство некоторой безысходности. Казалось бы, он продвинулся далеко в своих подозрениях насчет тихого омута, где водятся черти. Но в то же время попал в тупик. Оказывается, Станислав Казимиров вовсе не чудовище. Он взял на себя вину сына, страдает из-за него. Уже одно это говорило о нем как о порядочном человеке... Другое дело, что сам сын – порядочная скотина. Отца на жалость взял. И, возможно, с той же колокольни пользуется и Риммой...
– В том-то и дело, что великое... – кивнула она. – Но ты не думай, я не только из жалости...
– Переспала с ним?
– Да что ты заладил! Спала, переспала... Не было ничего... То есть было, но совсем не то, что ты думаешь... Герберт сказал мне, что хочет признаться в убийстве. Я связалась с дядей, он сказал мне, что его надо остановить... Пришлось уговаривать Герберта...
– Уговорила? – ехидно усмехнулся Андрей.
– Да, но не так, как ты думаешь... То есть близко к тому... Я сделала ему массаж...
– Эротический?
– Ну, если честно, что-то вроде того. Только я не раздевалась и на спину его не переворачивала... Но ему было очень приятно. Так приятно, что простыню испачкал... А тут ты звонишь, я подумала, что ты не так все поймешь... Ты не так все понял... Не было у нас ничего с Гербертом. А массаж – это не измена...
Андрей смотрел на Римму и думал о том, какая она красивая и желанная. Он хотел ей верить, но, увы, не мог... Не было никакого массажа. Был полноценный секс... Возможно, это сам бес уверял его в том, пользуясь голосом интуиции, но как бы то ни было, Андрей собрал все свои вещи и ушел. Дверью он на прощанье не хлопнул, но мысленно заколотил ее крест-накрест досками...
В камере был полный бардак. Сразу три зэка из хозобслуги стучали молотками, приколачивая к рейкам полосы хвойной вагонки. Работа шла с огоньком, к вечеру, возможно, все будет сделано, но пока что приходилось мириться с шумом. Станислав не злился: ведь он сам заварил эту кашу. Тем более что из-за этого шума свободно можно было разговаривать по телефону. Купленного надзирателя никто не боялся, но в камеру мог глянуть кто-нибудь из тюремного начальства. Увидят телефон, начнутся разбирательства. Такая вот здесь жизнь – ремонт в камере за свой счет делать можно, а звонить родным нельзя. Как бы нельзя...
Станислав лег на свою шконку, зашторился, вытащил телефон, глянул на дисплей. Как знал, что есть пропущенные звонки. Целых три. И все от Риммы. Не эсэмэски, а звонки...
– Звонила?
– Дядя! У нас беда! – срывающимся на истерику голосом сообщила Римма.
– Успокойся.
Она была послушной девочкой. И действительно стала успокаиваться.
– Теперь говори.
– Герберт все рассказал Андрею.
– Что рассказал?
– Вину на себя взял.
– Идиот!.. – зло сквозь зубы процедил Казимиров. – А ты где была?
– А что я могла сделать?
– Я же сказал, делай что хочешь.
– Сделала. Но уже после того, как он Андрею рассказал... Он успокоился, но поздно. Андрей все знает...
– Когда это было?
– Три дня назад.
– Он мне ничего не говорил.
– Мне тоже. Только сегодня сказал...
– Может, на пушку берет?
– Вряд ли. Он говорил так, как будто точно знал... Твой сын – полный кретин.
– Не то слово... Если он дальше начнет говорить, не остановишь. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Герберт слишком много знал. И если этот идиот откроет рот, то пострадает вся семья, и он в том числе...
– Понимаю.
– Надо что-то делать.
– Что?
– Признаваться буду. Раз уж он этого так хочет, будем меняться с ним местами...
Герберт сам подписал себе приговор. И как ни жаль его, им нужно было жертвовать в угоду всей семье.
– Мне поговорить с ним? Если я скажу, он сам сдаваться пойдет. Но ничего лишнего не скажет.
– Ты в этом уверена?
– Да.
– А я не очень. Надо бы сделать так, чтобы до тюрьмы он не доехал. Ты меня понимаешь?
Потянулась тягостная для обоих пауза. Скрепя сердце Станислав призывал привести приговор в исполнение, а Римма понимала что от нее требуется – поэтому и молчала. Она не хотела делать этого, но долг перед семьей обязывал ее к повиновению.
Герберт не заставил себя долго ждать.
– Глаза у тебя плохие, – сказал он, глядя на Римму. – Что-то случилось?
Глаза у нее плохие... Никогда не слышала она, чтобы так говорили. Глаза плохие... Но ведь в самом деле плохо у нее на душе, темно, страсти холодные и липко-тягучие, как черная смола.
– Андрей все знает, – зло сказала она.
– Что знает?
– Все!!!.. Что я сплю с тобой... Что ты мать свою убил...
– Откуда?
От сильного волнения лицо Герберта пошло красными пятнами.
– От верблюда!.. Есть один такой верблюд, Герберт его зовут... Зачем ты сказал Андрею, что убил свою мать?
– Я не говорил...
– Вообще ничего не говорил?
– Говорил... Про тюрьму спрашивал. Как там живется...
– Зачем ты спрашивал?
