– На что?
– Свастика. Наци. Ну, фашисты, понимаете? И вроде бы как возникла версия о том, что преступление совершили какие-то ублюдки-неофашисты, какая-то банда приезжих, но никого так и не нашли. Может быть, просто так, для отвода глаз нарисовали, да мало ли…
– Спасибо.
– Не за что, сеньор. Вы близко знали эту девушку?
– К сожалению, не совсем близко. Я не успел познать ее. У меня последний вопрос: вы не помните имя ребенка?
– Она говорила, что назвала его в честь его отца. Мальчика звали Марком. Да, точно. Марк.
И тут я заплакал. Как никогда раньше. Я плакал, закрыв лицо руками, и мои здоровенные, накачанные руки тряслись в такт рыданиям. Со стороны это, наверное, выглядело странно. Не в силах вымолвить ни слова, я повернулся и зашагал прочь от кованых ворот. Шел, и слезы душили меня. Забрался на какую-то прибрежную скалу: внизу лежал бесконечный и великий океан, и где-то, далеко-далеко, его волны омывали сейчас берега Аргентины. Понемногу я успокоился, и ветер высушил мои слезы. Значит, у меня был сын? И я ничего об этом не знал! Я мечтал о сыне всю свою взрослую жизнь. Но кто-то убил его, выстрелив в маленькую головенку. У кого могла подняться рука, чтобы сделать такое? У кого? Я усмехнулся и еще раз посмотрел в сторону Аргентины. Думаю, что ответ можно найти там.
Клаудия, милая, зачем же ты сделала то, чего я просил тебя не делать? Неужели ты не знала, что за деньги убивают? Меня они не смогли достать, а потом, наверное, разобрались и поняли, кто просто нажал на спусковой крючок, а кто увел их деньги у них из-под носа. Фашистские ублюдки, убившие тебя и моего сына. Нереальная пьеса с дурным и ужасным концом…
Несколько ночей, вплоть до возвращения в Москву, я не мог заснуть. Сидел на балконе номера, смотрел на ночной, слегка подсвеченный прибрежными огнями океан и думал, как мне дальше жить с таким грузом. Все мысли постепенно как-то отсеялись сами по себе, и осталась только мысль о мести. Робкая, мимолетная, она словно зацепилась за что-то и пустила корни. И вот очень быстро эта мысль переросла в желание. С этим четко сформированным желанием я приехал в Москву, разыскал в записях телефон Виктора Петровича Кирьянова и позвонил:
– Виктор Петрович, это я, как хорошо, что вы еще не вышли на пенсию!
– Ты знаешь, Марк, а ведь я знал, что ты позвонишь, как в воду глядел. Выкладывай.
– Мне нужна ваша помощь. Я хочу вернуться в Аргентину. Навестить кое-кого. Тех, кто считает, что может творить все, что угодно, даже забирать чужие жизни. Вы понимаете, о ком я говорю?
– Понимаю. Зачем это тебе?
– Помните ту девушку, что была со мной?
– Еще бы. Что с ней, кстати?
– С ней уже ничего. И с ее сыном тоже.
– Ясно… Пожадничала?
– Это не аргумент, чтобы всаживать пулю в голову моему сыну.
– Ах, вот даже как… Мне, конечно, как родственнику твоей жены, не сильно приятно это слышать, но я тебя прекрасно понимаю. Она родила от тебя?
– Получается, что так.
– И что ты намерен делать?
– Закончить то, что не было закончено в 1946 году, в Нюрнберге.
– В одиночку? Ты с ума сошел?
– А разве вы мне не поможете?
– Прилетай, там поглядим. Конец связи.
Вместо эпилога
Я что-то наплел всем своим близким. Что-то на счет филантропической миссии в Латинской Америке. Написал завещание. Сказал, что улетаю примерно на полгода. Десятого октября 2006 года я, попрощавшись со всеми, сел в такси и уехал в неизвестность. Повернувшись, долго смотрел назад и увидел, как Ева взяла Марту на руки, а Лера и Света прижались друг к другу. Потом они исчезли за поворотом, а я вспомнил те самые стихи, которые тогда написал в ресторанчике на берегу Атлантического океана:
Примечания
1
Первый Гум – это первый гуманитарный корпус МГУ. Факультеты: филологический, философский, исторический и юридический. Знаменит своими сачками, «большим» и «малым». «Сачок» – место, где тусят студенты, «задвигающие» занятия. Очень веселое и значимое в студенческой жизни место.
