это и обусловливает постоянное противодействие одной крупнейшей части суши другой.
Впрочем, хватит рассуждений, цель не в них. А в том, чтобы рассказать об отношении к существованию Бога и дьявола этих прагматиков, вооруженных последними достижениями материальной мысли. Оно, отношение, в высшей степени серьезно. В ЦРУ в Бога и дьявола верят едва ли не сильнее, чем в самом Ватикане, и уж во всяком случае, никогда не станут подвергать факт существования этих двух сомнению. Вера – дело тонкое. А если с ее помощью можно делать большой бизнес, то вера становится одним из главных инструментов игры, имя которой борьба за власть. Игра не прекращается ни на минуту, и в ней принимает участие все, что может влиять, склонять, принуждать к исполнению воли одной из сторон, поэтому нет числа уровням игры, так же как нет числа списку действующих в ней лиц. А когда речь идет о жизни или смерти целой страны, то тут все средства хороши, и все, что может повлиять на исход игры, становится востребованным.
Этот рассказ о некоторых недавних событиях российской истории, которая еще и «историей»-то не успела стать. О событиях, удивительным и страшным образом переплетающихся с историей настоящей. О том, что уже было и прошло несколько столетий назад. О том, о чем никто еще никогда не говорил. Возможно, что время еще не пришло. Возможно, что рано говорить об этом, так как игра еще не закончена. Но очень хочется если и не дожить до ее конца, то хотя бы предсказать, каким он будет.
…Сеченов-«Панин» немедленно по прибытии в Хельсинки бесследно исчез. Во всяком случае, именно так было написано в отчете службы наружного наблюдения ЦРУ. «Наружники» вели его от самого торгпредства: ни для кого не является секретом, что любое дипломатическое представительство любой иностранной державы на территории другой державы находится под постоянным контролем со стороны ее спецслужб. А представительства России так и вообще зачастую под двойным контролем: местных «топтунов» и их коллег из ЦРУ. Богатое ведомство, большие бюджеты, неограниченные возможности: подобный контроль оно может себе позволить. Однако профессионализм не всегда основан только на деньгах, и Сеченов «сделал» американцев, почти без труда применив давно ставшую классикой схему «туалетной ширмы». То есть зашел в туалетную кабинку один человек, а вышел оттуда совершенно другой: лет на тридцать постарше английский джентльмен с баками, в клетчатой шляпе «на панаму» и клетчатом же дорожном рединготе. Американцы и носом не повели, а джентльмен, прихрамывая на правую ногу, спокойно вышел из здания аэропорта, нанял такси, приказал отвезти себя в центр города, где и пропал окончательно. Поэтому абсолютно неизвестно, что делал и чем занимался Сеченов в Хельсинки, лишь в утренних новостях промелькнуло сообщение о краже из закрытого фонда городской публичной библиотеки. А вечером того же дня с борта парома «Silja Line», пришвартовавшегося в пассажирском порту Санкт- Петербурга, сошел финский турист Марти Кайхунен. Пройдя все предусмотренные в таком случае формальности, он наговорил скромным питерским пограничницам грубоватых комплиментов, да вдобавок еще и с этим смешным финским акцентом (мышшки – кошшки, этто – вот этто, эттому дала-эттому не дала). Затем господин Кайхунен вместе с группой таких же, как и сам он, «алкогольных» туристов – финнов, приезжающих в Петербург на два-три дня с целью поглотить за это время невероятное количество дешевого по сравнению с ценами на их родине спиртного, вселился в гостиницу «Прибалтийская». Почти сразу же после наступления полуночи в номер господина Кайхунена постучали. Финский турист и не думал засыпать, он явно ждал гостей, поэтому дверь открылась быстро:
– Доброй ночи, господин э-э-э Кайхунен. Позвольте вам представить – это искусствовед из Эрмитажа. Он сам представится.
Человек лет семидесяти, национальность которого не требовала никаких дополнительных разъяснений, почтительно поклонился:
– Ловчиновский. Леонид Семенович.
Мнимый финн молча пригласил искусствоведа войти, двое сопровождавших остались в коридоре.
– Пухуттеко те суомеа? – Искусствовед гордился своим знанием финского языка и сейчас рассчитывал на небольшой практикум. Однако его собеседник лишь поморщился в ответ и без всякого акцента сказал по-русски:
– Леонид Семенович, у нас тут не лингвистический семинар. Вас позвали для другого. Вот, – финн аккуратно извлек из дорожного кофра небольшую тетрадь в черном матерчатом переплете. – Эта тетрадь восемнадцатого века и относится к ценностям, похищенным фашистами во время войны из библиотеки гатчинского дворца. Вам надлежит установить, является ли она подлинником.
Ловчиновский с не меньшей осторожностью принял из рук собеседника тетрадь, попросил разрешения сесть, положил тетрадь перед собой и извлек из кармана мощную лупу. Внимательно поглядел на обложку, затем осторожно открыл ее и перелистнул несколько страниц. Убрал лупу и встал из-за стола. Словно оправдываясь, вжал голову в плечи и смущенно поправил очки в толстой, старомодной оправе:
– Увы. Мне очень жаль, но это не более чем подделка. Бумага произведена в начале нашего века, так что никакого отношения к веку восемнадцатому эта тетрадь иметь не может. Но мне показалось, что я узнаю текст, – финн словно прострелил Леонида Семеновича взглядом, и тот сразу осекся, – впрочем, я не уверен.
Финского туриста, похоже, такой ответ не сильно разочаровал. Он молча достал все из того же саквояжа пачку денег и протянул ее Леониду Семеновичу:
– Спасибо. Вот вам в качестве компенсации за беспокойство. И лучше вам никому ничего не рассказывать о нашей встрече.
Искусствовед покачал головой:
– Я не уверен, что могу…
Кайхунен грубо прервал его:
– Я два раза предлагать не стану. Заработали, так держите, – усмехнувшись, закончил: – Крепче.
Ловчиновский с почтением принял награду. Кланяясь, попятился к двери. Финн не смотрел в его сторону. Его мысли были далеко, и он с задумчивым видом вертел в руках оказавшуюся бесполезной тетрадь.
В коридоре те самые двое сопровождавших искусствоведа угрюмого вида сорокалетних мужчин вежливо попросили его проследовать с ними в машину.
– Но я и сам доберусь, – сделал Ловчиновский попытку отказаться. – Я живу через квартал отсюда.
– Мы вас довезем, – отрезал один из них, повыше ростом. – У нас инструкция.
– Понимаю, – старенький искусствовед покорно склонил голову и пошел за своими конвоирами.
Кайхунен услышал назойливый писк биппера, снял его с пояса, поглядел на дисплей. Тотчас же подошел к стенному шкафу, распахнул створки. На одной из полок хитрого шкафа стоял казенного вида железный ящик, на поверку оказавшийся чудом советской техники – беспроводным телефоном «Алтай». Финский турист набрал номер, ему тотчас ответил голос, которому спустя несколько лет предстояло стать одним из самых известных голосов не только в России, но и в мире. И вовсе не по причине того, что его обладатель выбился в теноры уровня Паваротти.
– Ну? Чего там?
– Ни хрена. Я поэтому не слишком тороплюсь с докладом, – Кайхунен провел рукой по лбу.
– Вот как… Значит, опять мимо?
– Да. Приглашал эксперта из Эрмитажа. Тот сказал, что бумага сделана в начале двадцатого века.
– А… – собеседник Кайхунена замялся, – доверять этому эксперту можно? Он вообще кто?
– Еврей.
– Это плохо. Не доверяю я как-то евреям. Эмигрирует, напишет книжонку «Россия – смутное время». А из своего визита к тебе выдует целую главу, а то и часть. Видал, как стеклодув из такой маленькой стекляшки может надуть целый шар?
– Понятно.
– Он человек семейный?
Кайхунен пожал плечами, словно телефонный собеседник мог сейчас его увидеть:
– Одинокий. Блокадный ребенок. Вся семья на Пискаревском кладбище.
– Ну, тем лучше. У нас сирот за казенный счет хоронят.
– Да. Я уже все понял.
– Петь… Где же, черт ее дери, настоящая тетрадь?
– Хороший вопрос, Вла…
