просите. Чем смогу, тем помогу.
– Ты меня, мышь церковная, будешь учить, как с тобой бакланить? А, сука? Ты, видать, попутал, падло. Кыча, – первый обратился ко второму, – вправь ему гланды.
Отец Филипп получил ослепляющий удар кулаком в лицо, после которого он не смог удержаться на ногах и при падении ударился головой о свечной поставец. Потерял сознание.
– Марюта, чего с ним, а? Он чего, сука, в натуре отъехал?
– Щас, – первый, которого звали Марютой, наклонился над распростертым священником. – Да нет вроде. Жива тля божья, просто припаял ты ему, Кыча, по двойной норме. Ничего, очухается. Давай-ка лучше искать эту… Как там фраерок говорил?
– Тетрадку вроде.
– Ага. Тетрадку. Куда он ее зашхерил? Тут ее, – Марюта обвел глазами небольшое помещение церквушки, – вроде и спрятать негде. Дай курить.
– На, – Кыча достал из кармана пачку «Явы». Марюта вытащил сигарету, чиркнул спичкой, прикурил и бросил спичку на пол. – Где ж она может быть-то, мля? В алтаре надо жалом поводить. Этот, – он кивнул в сторону лежащего без движения священника, – небось там свои ништяки хранит. Кадилы там всякие, книжки поповские с рясой. Ты постой пока с ним, вертухнись, а я полукаю.
С этими словами уголовник Марюта проследовал в алтарь, распахнув его резные дверцы ударом ноги.
Кыча подошел поближе к отцу Филиппу, тот по-прежнему не подавал признаков жизни. Похоже, что это обстоятельство Кычу не обрадовало, и он с озабоченным видом почесал в затылке. Потом принялся смотреть по сторонам, подошел к иконе Николая Чудотворца, воровато поглядел на алтарь, в котором, судя по раздающимся оттуда звукам, орудовал его подельник, и, убедившись, что его никто не видит, быстрым движением перекрестился.
Тем временем Марюта, отвратительно сквернословя и отплевываясь, выбрался из алтаря, держа в руках несколько старинных переплетенных в кожу толстых книг:
– Ни хера тут нету. Только вот, – он поднял над головой свою находку, – книжки какие-то, в которых лично я ничо не догоняю.
– Дай поглядеть, – Кыча взял один из фолиантов, открыл наугад. – Это церковная. Тут молитвы написаны, у моей бабки такая была. На тетрадку не больно похоже вроде, – неуверенно закончил он.
– Во! – Марюта увидел, что священник понемногу приходит в себя: веки отца Филиппа задрожали, потом он открыл глаза и тихо застонал. – Очухалось, божье вымя. Вот мы у тебя сейчас и спросим. Ну-ка, Кыча, давай дернем его.
Двое негодяев под локти подняли отца Филиппа и поволокли его к выходу. Быстро пересекли двор и подтащили священника к дверям его дома, стоящего напротив. Кыча пошарил по карманам в поисках ключа, но не нашел. Впрочем, ключ не понадобился – дверь отец Филипп никогда не запирал. В Александровском, несмотря на «спецконтингент», к числу которого принадлежало большинство жителей, воровство отсутствовало вообще. «Крысу» ждал скорый и страшный самосуд – это было «по понятиям», которые более почитались местными жителями, чем Уголовный кодекс.
Дальнейшая пытка священника продолжилась уже у него дома. Двое озверевших уголовников перевернули все вверх дном, но тщетно. Отец Филипп, обливаясь кровью, давясь слезами, лишь просил Господа Бога простить этих двух заблудших и молился о спасении их души. Вдруг Марюта, до этого с помощью большого, найденного в сенях гвоздодера методично вскрывавший половые доски, удовлетворенно хмыкнул:
– Попик, так ты чего нам беса гнал, а? Вот же она, тетрадочка-то. – Он показал подельнику свою находку: тонкую, переплетенную в черный коленкор тетрадь без надписей на обложке. – Видал, кореш? Все как тот хмырь лощеный описал. Черная тетрадка. Рвем отсюда.
– А с этим-то что делать?
– С этим-то? – Марюта отвратительно осклабился. – С этого спросить, как с гада, мля. Там внизу канистра стоит. Я приметил, как входили. Ты спички не посеял?
Кыча судорожно кивнул, видимо, хотел что-то сказать, но не решился, и кинулся вниз искать канистру. Марюта наклонился, достал из-за голенища сапога заточку, сделанную из трехгранного напильника, и шагнул к священнику…
…В пяти километрах от Александровского, в стороне от пустынного шоссе, так, чтобы никто не заметил, стояли два черных брутально-квадратных внедорожника. Двигатели машин работали, рядом никого видно не было. Но вот из чащи вышли двое и сразу направились в сторону автомобилей. Дверца одного из них открылась, и навстречу вышедшим из леса людям двинулся человек в черном кожаном плаще. Плащ был длинным, ниже колен, на голове человека была надета кепка, смахивающая на бейсбольную: с длинным гнутым козырьком. Они встретились, когда до первой машины оставалось не больше пяти метров:
– Принесли?
– Обижаешь, командир. На, держи свою бациллу. – Марюта протянул человеку в плаще черную тетрадку. – А ты как там насчет второй половины?
Вместо ответа человек посмотрел поверх деревьев за спиной Марюты и спросил:
– А что там за шум и зарево?
– Да хрен его знает, что там за шум и зарево, – со злой издевкой ответил Марюта, – хорош хлебалом щелкать, давай сперва с тобой про наши башли конкретно перетрем, а уж потом…
– Да не вопрос, мужики, – «плащ» улыбнулся. – Сейчас все получите. Вот я только старшему своему покажу то, что вы принесли. Идет?
– А не соскочишь? – неожиданно подал голос Кыча. – А то вдруг надумаешь на машинах-то р-раз – и голяк. Ты учти, у нас тут места гиблые. На машине можно и не доехать, куда собирался.
– Да вы чего, мужики? Нам же надо убедиться, что вы принесли то, что нужно было. Я сейчас, только до машины дойду, покажу, и если все нормально, то…
– Не, фраерок. Мы давай-ка с тобой подойдем. Чтобы ты в случае чего не дернулся на взрыв. – Марюта вплотную подошел к «плащу», а Кыча зашел со спины.
Стекло задней правой двери второй машины опустилось. Лица говорившего видно не было, лишь прозвучал его очень низкий, грубый и властный голос:
– Пусть подойдут.
«Плащ» обернулся на голос, закивал и сделал знак уголовникам следовать за ним. Все трое подошли к машине. Человек в кожаном плаще передал обладателю властного голоса ту самую тетрадку, что принесли Марюта и Кыча. Стекло бесшумно поднялось.
Прошло около пяти минут. Кыча нервно крутил головой, Марюта нащупывал в кармане дождевика, надетого поверх ватника, свою заточку, мысленно подготавливаясь к захвату «плаща» в качестве заложника, если, не ровен час, эти «упакованные», с нездешним «акающим» московским говором люди решат сыграть не по правилам.
Наконец повторилось то же, что и несколько минут назад: тонированное стекло опустилось, и тяжелый голос без интонаций сказал:
– Это фуфло.
– Чего, мля?! – Марюта вырвал из кармана руку с зажатой в ней заточкой и наяву воспроизвел придуманный им план захвата «плаща» в заложники, приставив сверкающий отточенный трехгранник к его шее:
– Ты чего, сука, а?! Ты где фуфло видел? Да мы за это фуфло только что божьего старичка порешили, мля! Кыча, дырявь ему макитру!
Человек в плаще вел себя очень спокойно и даже не пытался оказать сопротивление. Кыча встал за спиной своего напарника, в руке его появился невесть откуда взявшийся пистолет. Ситуация была накалена до предела, но в это время голос, тот самый, исходивший от невидимки из второго «Мерседеса», спокойно произнес:
– Подойдите ближе.
Марюта и Кыча против своей воли подошли совсем близко к машине.
– Поглядите сюда.
Уголовники, осклабившись, словно волки, и вытянув шеи, принялись вглядываться в темноту
