государыня, а также известно, что Павел Петрович взойдет на престол, то не мог бы ты и далее продолжать свои пророчества записывать, но только для одного меня. Уж я не пожгу, сохраню все в целости, для потомков, для всех царей русских будет оно в наставление и на подмогу в делах их. На благо Отечества нашего. Ну, сделаешь, что ли?
Авель подумал немного, тряхнул головой:
– Сделаю, куда ж мне деться. Сделаю, раз обещаешь сохранить мои труды в целостях и с серьезностью к ним заставить владык земных относиться.
– А вот мы и проверим шестого ноября, можно относиться к ним с серьезностью или нет. Пиши, монах. При мне записывать станешь, и всякий раз то, что напишешь, буду я у тебя изымать, для твоего же блага. Да и от лихих людишек, мало ли чего не случается, защита.
Все девять месяцев, что продолжалось Авелево заточение, Лемешев времени не терял. Повадился ездить в Гатчину, к его высочеству Павлу Петровичу. Тот поначалу был с ним робок, но после проникся к начальнику Тайной экспедиции искреннею дружбой, относился к нему, словно к собственному отцу, не зная, что за змею греет он на груди своей. Однажды, уже в начале осени, Павел встретил Лемешева, облаченный в странный наряд: он позировал для портрета, и была надета поверх его вызолоченного мундира шейная перевязь с золотым подвесом треугольной формы, крайне похожим на циркуль. Камзол был расстегнут, и видно было, что поверх панталон и сорочки торс Павла опоясывал передник с бахромой по нижнему краю и с вышитой золотом одиннадцатиконечной звездой, в середине которой был помещен глаз в треугольнике, а сзади звезду через центр ее под прямым углом пересекали два ключа бородками вверх, больше похожие на флаги. В руке император держал круглый молоток и опирался им на невысокую, в пояс, малахитовую колонну. Увидев вошедшего генерала, Павел заулыбался:
– А вот и вы, дорогой Платон Никитич! Вообразите! Нынче прибыл издалека, из самой Америки, гонец и привез радостное известие от братьев иллюминатов тамошних. По ходатайству пред высшим советом я избран Кадошем российским! С посланием и регалии Кадоша были мне пересланы.
Лемешев поклонился, стремясь подавить ужас, который вмиг охватил его. Он-то знал о масонском вольнодумстве как никто другой в Российской империи, а тут будущий император – и на тебе! Точно обезьяна ученая разоделся и не ведает, что творит, точно малое дитя. Вот уж воистину, сын своего отца! Тот имел ум расслабленный: то находился в радостном буйстве, то целыми днями ходил мрачнее тучи. И сынок такой же… Как там сказано было: «Не ждите от смоковницы худой плода доброго»? Воистину так… Лемешев выпрямился, сделал портретисту знак глазами, мол, пошел вон, и с подобострастием улыбнулся:
– Полагаю, что это есть признание Вас, Ваше Высочество, будущим Императором Российским.
Павел просиял, бросился к Лемешеву, обнял его, расцеловал:
– Ах, Платон Никитич, душа! Один вы меня и понимаете, один вы друг верный, опора моя во всем. Да был бы я самодержцем, то приблизил бы вас, сколь только можно! – Павел резко помрачнел: темперамент истерика, настроение меняется на сто восемьдесят градусов за минуту. – Вот и матушка моя, – произнес с особенной издевкой Павел, – не торопится со мною поделиться престолом. А слухи доходят до меня из Петербурга, что хочет заставить она меня от престола отречься в пользу сына моего!
Лемешев крепко сжал царственную руку:
– На тот счет не имейте, государь, волнения. В этом же годе, к середине декабря, станете вы самодержавно править Россией.
Павел порывисто обнял его за плечи, взглядом впился в лицо:
– Откуда! Откуда сии сведения?! Впрочем, нет! Не говорите! Вы тайнами наполнены, вам верить должно! Господи! Какое нынче число?!
– Восьмое сентября, государь, – Лемешев сознательно нарушил дворцовый политес, ведь всегда приятно тому, кого это касается, когда к тебе обращаются, повышая в звании, а Павел льстецов жаловал, ибо количеством их искушен доселе не был.
– И что же?! Еще?! Сколько же еще осталось?!
– Менее трех месяцев, Ваше Императорское Величество, – и Лемешев второй раз за этот вечер отвесил Павлу глубокий поклон.
– Ах! Ах! – Павел метался по комнате, опрокинул мольберт, размахивал своим круглым молотком, и золоченый циркуль на его шее подрагивал, словно острые козлиные рога.
Игорь Лемешев. Белая ворона. Чивитавеккья. Июнь 1992 года
– А дальше?!
Игорь с нетерпением стукнул кулаком по узким лавочным рейкам. Они дошли до конца городской набережной и расположились на одной из скамеек. С этого места открывался прекрасный вид на порт, и большие белые корабли, каждый высотой с гору, являлись подходящим, пусть и немного легкомысленным, багетом к этой мрачной картине из русской истории периода галантного века.
– Дальше? – Отец, казалось, был чуточку рассеян или, наоборот, чересчур погружен в свои мысли. – А дальше все было еще интереснее и, наверно, будет.
– Пап, да ты чего, а?! Ты чего меня подвесил-то, как Пьеро на гвоздик?! На самом интересном месте – р-раз! – и во те нате! Ничего себе у нас предок был! Нет, я, конечно, раньше слышал, что он из этих, как их правильно назвать-то?… Из чекистов?
Отец насмешливо взглянул на Игоря:
– Эк ты каламбуришь! Чекистов при Екатерине Второй как-то не водилось еще – это сравнительно молодой вид двуногого хищника. А пра-пра-пра наш, тот скорее по сыскной части. Политический сыск – самая востребованная в мире профессия. Никогда не умрет… Значит, тебе стало интересно?
– Да еще бы! Столько событий, монах этот со своими предсказаниями… А что, действительно был такой? Я что-то о нем никогда не слышал.
– И не услышишь. Во всяком случае, ничего серьезного ты точно не узнаешь. Для истории эта личность потеряна навсегда. Кое-кто постарался, чтобы два процента правды развели в цистерне с кислотой, так чтобы синтезировать их обратно не смог даже Менделеев.
– А ты? Ты смог?
Отец ничего не ответил. Вместо этого жестом попросил у Игоря сигарету, молча выкурил ее, встал со скамьи и аккуратно бросил окурок в урну. Вернулся, закинул ногу на ногу и только тогда сказал:
– А мне и пробовать не надо. Остальные-то девяносто восемь процентов правды у меня. – Он весело хлопнул Игоря по коленке. – Сынище, да не морщи ты лоб! Все узнаешь в свое время! Это сейчас не главное.
– А что тогда?
– Рассказал я тебе все это для того, чтобы ты знал, с чего все началось. А чтобы дальше не морочить тебе голову, я предлагаю, если ты, конечно, еще не устал, обсудить твое завтрашнее появление на приеме в американском посольстве здесь, в Риме.
– А… – Игорь изумленно вытаращился на отца. – Я что? Я должен завтра появиться на приеме в посольстве?
– А почему нет? Ты что, рожей не вышел? Или у тебя нет белого смокинга?
– Насчет рожи не мне судить, а вот смокинга, тем более такого, у меня точно нет. Да и зачем он мне? Я что, должен сыграть партнера Марики Рокк?
– Ха-ха-ха, нет, воистину с чувством юмора у тебя все в порядке, тут дело должно пойти. Ну, во-первых, я не понимаю твоего скепсиса по поводу белого смокинга. Смею напомнить, что мы в Италии, а с этим здесь все в порядке. Смокинги всех цветов, хоть с неоновым отливом, болтаются на вешалках везде, где только можно. Так что с ними проблем не возникнет, поедем в Рим и заскочим в магазинчик один, у меня там хозяин в больших друзьях числится. А что касается гитлеровской примадонны Марики Рокк, то здесь ты в «молоко» не попал, скорее в «восьмерку». Придется тебе вырядиться для того, чтобы привлечь к себе внимание одной барышни. Ее, правда, зовут по-другому, и она бы Гитлеру точно не понравилась: цвет кожи не тот.
– Вот это да! Господин отец, вы на что это меня подбиваете? Она… Кто там в Америке-то? Хотя там кого только нет. Она черная?
– Нет, сынок… – Лемешев-старший прикрыл глаза и с шумом втянул в себя свежий морской воздух. – … она просто красивая. Очень. Африканской крови там прилично, но отец, видимо, был чистым беляком с
