– Только спасибо не говорите, дядь Сережа. И вы, теть Вера. Спасибо нам не за что. Был бы жив Володька… тогда имело бы смысл.
– А тогда никто ничего и не знал бы, – медленно проговорил Сергей Михайлович. – У меня отец, как помните, на фронт не молоденьким попал, я уже в школу ходил… Рассказывал одну историю. Ехали они, значит, к линии фронта, и уже под Ельней где-то развернули вдруг их, и полным ходом назад. Кто, что, непонятно… Это потом уже поняли, что немцы прорвались, и потому приказ дан, занять оборонительные позиции… Бардак был полный, отец вспоминал, и потому командир артполка ихнего, в нарушение инструкций, приказал погрузить ящики со снарядами прямо на платформы, где орудия закреплены были. Потому как опыт горький уже имелся, когда батареи разворачивали на позициях, а снарядов не подвозили, и встречай немецкие танки голой грудью… или другим местом, как сумеешь. А так, стало быть, можно даже с платформ стрелять, при крайней нужде, зенитки 85-мм расчехлить не особо трудно. А утро уже настает, и вдруг пара «мессеров», откуда ни возьмись. Видимо, были и такие асы, что в темноте взлетали. Ну, шум, моторы воют, стрельба… Они пару раз по составу прошлись из пулеметов, по ним из винтовок да ручных «дегтяревых», да из «максимки» счетверенного, что на тендере паровоза стоял – орудия и расчехлить не успели… В паровозный котел не попали, или не пробило его по касательной, ну и разошлись, недовольные друг другом, как батя говорил… Немцы улетели, в общем, эшелон дальше двинулся и через полчаса прибыл на станцию Сухиничи, где и предписано было занять оборону. А потом, как начали разгружать боеприпасы, отец глядь – а в ящике, на котором он сидел всю дорогу, дыра. И внутри, аккурат между чушками-унитарами, лежит неразорвавшийся маленький такой снарядик, от авиапушки. Щепок наломал, гильзы чуток покорежил и застрял… И все это время не подозревал отец, что на смерти верхом едет…
Помолчали.
– Все так, дядь Сережа, – первой нарушила молчание Юля. – Несвершившееся видеть не дано людям. Как правило.
Она встретилась взглядом с мужем, и Алексей увидел то, что не было досказано вслух. Как правило, люди не верят, что незримая маленькая холодная ящерка, бегающая по спине, может представлять серьезную опасность для большого, очень и очень умного человека, либо ближних его.
Ну так пусть пеняет на себя, раз такой большой и умный.
– Встать, суд идет!
Народ зашевелился, недружно вставая, и мордастый верзила в клетке тоже грузно поднялся. Сейчас, когда гражданин Чушмо был трезв, его морда приобрела даже некоторое подобие человекообразности. Впрочем, раскаянья в глубоко посаженных свиных глазах искать было бесполезно – на морде этой почти печатными буквами значилось: «сколько дадут?»
Прокурор принялся зачитывать деяния подсудимого, но Алексей не слушал. Для него как раз все было яснее ясного. Зло, оно ведь не ходит по земле само. Его повсюду разносят носители того зла. Вот такие, к примеру, как этот Чушмо… впрочем, их много разновидностей. И каждый несет кому-то горе, поскольку сам чувствовать чужую боль не способен.
– … Свидетель Обдергаева, где вы находились в момент совершения гражданином Чушмо данного преступления?
– На кухне, на кухне я находилася, энтот паразит же у меня уже в тот раз картошку с мясом поел всю! – затараторила бабенка неопределенного возраста, одетая в какой-то нелепый лапсердак с вытянутыми карманами. – И в этот раз собирался никак! Ничего на кухне оставить невозможно! Один вот только и был приличный сусед, и вот… – бабенка сочла уместным разок всхлипнуть, очевидно, в память о приличном соседе. В памяти Чекалова всплыло: «Фосгеном бы их травануть, всех соседушек скопом, такая шелупонь подобралась… Не хочется огорчать родную милицию».
Прокурор и адвокат задавали вопросы, гражданка Обдергаева отвечала. Гладкие казенные обороты речи причудливо перемежались с визгливым неграмотным говором, какой уже непросто встретить в Москве даже в самых грязных норах – все-таки языковая среда великого города нивелирует дремучие диалекты, телевизор все смотрят… Процесс шел своим чередом, судья и помощники, прокурор и адвокат откровенно скучали, отрабатывая свои номера. Вероятно, приговор уже вынесен, подумал Чекалов, сейчас эта тройка удалится на совещание и будет пить чай-кофе под бла-бла-бла на житейские темы, а потом огласит подписанную бумагу… Никому не интересен скот, именуемый гражданином Чушмо А. В., и его дальнейшая судьба. Как, впрочем, неинтересен и потерпевший Белоглазов. В. С., на свою беду столкнувшийся в узком коридоре со скотом, буйным во хмелю… Бытовое убийство, каких море. Скучно, господа…
– … По совокупности преступлений… путем частичного сложения… к двенадцати годам лишения свободы с отбыванием в колонии общего режима… приговор может быть обжалован…
На морде гражданина Чушмо читалось, как на экране – «эх… как неудачно я влип… с ножом да на ментяр, вот и вышло по совокупности… а так бы дали восемь… а там условно-досрочно можно, этак лет через пять… а теперь хрен условно-досрочно выйдешь, больше червонца… все водяра паленая, чего мешают туда эти буржуи…»
– Подсудимый, вам предоставляется последнее слово!
Верзила встал, как школьник, которого учитель застал врасплох.
– Так… а чего говорить-то? Ну, это… не хотел я… Простите…
– Я тебя не прощаю, – хрипло проговорил Сергей Михайлович. – Будь проклят.
Подсудимый неловко повел плечом… ну, папан егоный, ясен пень, чего со старого надо-то…
Народ уже расходился, двое конвоиров выводили осужденного, надев для пущей убедительности «браслеты». На секунду-другую они оказались совсем рядом.
– Я тебя не прощаю, – внятно, раздельно произнес Чекалов. – И сделаю так, чтобы ты понял это.
Аденин-гуанин-тимин…
Чекалов обессилено откинулся на спинку стула. Нет, это немыслимо… Дальше так нельзя. Тупая «Энигма»… Каменный топор неандертальца, вот что это такое. Теперь уже ясно – у Бога был совсем другой инструмент.
Алексей тяжело поднялся, направляясь на кухню. Налив воды из-под крана, поставил чайник на плиту, чиркнул спичкой… Вот тело его само знает, что нужно хозяину – нервные импульсы бегут к нужным мышцам, те сокращаются… ровно настолько, насколько нужно… и вот уже чайник на плите. Более того, тело и далее осуществит все необходимые операции почти автоматически – достанет банку с «кофейным напитком», отсыплет в турку, зальет кипятком… или заварить сегодня чай? Можно и чай, тогда алгоритм несколько изменится… заварник сполоснуть кипятком, засыпать чаек, залить кипятком опять же… бабу-грелку вязаную сверху взгромоздить… алгоритм изменится, а так ничего больше…
Он судорожно сглотнул, боясь спугнуть ощущение, которое знал очень хорошо. Как будто прогибается под напором ветра незримое стекло, огромное, делящее мир на «непонятно» и «вот же оно, как просто»…
Незримое стекло рухнуло, рассыпаясь на миллионы осколков. Вот же оно… Как просто…
Он устремился в комнату, на ходу отшвырнув некстати подвернувшийся пуфик, схватил авторучку и принялся черкать в тетради. Вот, вот оно… это должно быть так… и никак иначе… все? Да, похоже, все.
Чекалов разглядывал записи, проверяя – не напетлял ли. Да нет, похоже, все верно. Дальше работа для грузчика, как говаривал Володька – составить программу, вылизать, и вот уже трудяга «пентиум» предвосхищает, как именно нужно строить белковые цепочки…
Еще один шаг от обезьяны к Богу.
Чайник на плите засвистел, давая знать хозяину, что дальше процесс заваривания чая-кофе самостоятельно не пойдет, и требуется все-таки хозяйское участие. Возвращаясь на кухню, Чекалов поставил незаслуженно обиженный пуфик на место, и даже погладил – не обижайся, ну бывает, не нарочно я…
Он щедро заварил и чай, и кофе. Во-первых, заслужил, во-вторых, Юля все равно этот суррогат не любит, так что чай ей самое то будет… Ох, блин!
Алексей вновь стремительно вернулся в комнату, цапнул коробку «Имулы». Что за день сегодня такой, все бегом…
– Юля, Юль… Ты где?
– С работы выхожу, – немедленно откликнулась рация, словно жена держала ее в руке, наготове.
