«Что же это такое! Никаких моих сил не хватит терпеть эти сюрпризы! Я хочу горячей воды!».Слава богу, вода действительно начала теплеть, ее поток быстро увеличивался. И скоро Елена Николаевна забралась под душ и заурчала от удовольствия. Она была одна, всякие неприятности, загадочные послания и никчемные ухажеры были далеко. Лена зажмурилась и, как всегда, перед ней потихонечку начали возникать милые ее сердцу картины.
Если кто думает, что Лена Тихонова грезила о мужчинах, о плотских утехах и прочих интимных вещах, тот глубоко заблуждается. Хотя интимными, то есть глубоко личными, «веселые картинки» (как она сама для себя называла это вполне невинное душевое, да и душевное развлечение) все-таки были.
Закрытые глаза, богатое воображение, теплый и ласковый поток воды, струящийся по телу, практически всегда помогали учительнице истории воспарить над бесцветным настоящим и почувствовать себя женщиной из другой, неведомой, такой красивой и даже сладкой жизни. Море, солнце, яхты, рестораны, европейские города, настоящие мужчины рядом – глотками такого незатейливого коктейля частенько утоляла духовную жажду наша купальщица. Но все-таки самыми главными в этом кино были картинки ее прошлого, теперь, правда, несколько подретушированного.
...Павел подошел к ней тогда после довольно долгих переглядываний за соседними столиками в столовой санатория «Аркадия». Лена с мамой и тетушкой отдыхала тогда по «горящей» путевке, а он с товарищами из киногруппы подкреплял силы диетической пищей перед очередным съемочным днем очередной отечественной мелодрамы из иностранной жизни. Павел остановился перед ней в коридоре, улучив момент, когда ее строгие опекунши задержались у зеркала, и сказал до ужаса просто: «Девушка, вы очень мне нравитесь вот уже четыре дня. Давайте сегодня сходим на танцы. Я вас буду ждать внизу, в половине девятого, хорошо?» Она не нашла ничего лучшего, как похлопать ресницами и пробормотать: «Угу». Мужчина, улыбнулся, кивнул, как кивали на прощание гусарские офицеры в ее любимых кинофильмах, и отправился по своим киношным делам.
Из оцепенения Лену вывели мама с тетушкой. Они подошли к ней в самом благодушном настроении и предложили сходить вечером на «Романс о влюбленных», невесть каким образом оказавшийся в фильмотеке местной санаторно-курортной зоны.
– Аленка, ты чего застыла? – Тетка, бывшая с ней в прекрасных свойских отношениях, как, впрочем, и с большей частью человечества, дернула ее за рукав. – Так ты идешь? Посмотришь на мою первую и безответную любовь. Женя Киндинов... Сколько же я из-за него слез пролила... Ах, молодость-молодость!
А Елена Сергеевна внимательно посмотрела на свою дочь. Отец Аленки, человек, за которого она вышла замуж по любви и прогнала через семь лет, устав от его бесконечных исканий смысла жизни, сопровождавшихся запойным пьянством, называл ее Леной-большой. Она, в отличие от сестры, сразу уловила перемену в настроении дочери.
Общительная и живая девочка в это мгновение находилась в каком-то «замороженном» состоянии. Так и есть!.. Хлыщ-киношник из-за соседнего столика, уже несколько дней вместе с собственным обедом поедавший глазами Лену-маленькую, все-таки подобрался к ее дочурке. Сейчас он входил в лифт, пропустив вперед какую-то неторопливую старушку, и оглянулся на Аленку. В смущенном взгляде дочери Елена Сергеевна прочла упрямство и вызов.
– Алена, а у тебя, кажется, совсем не киношное настроение сегодня?
– Мама, мне уже девятнадцать лет, и, если кому-то пришло в голову назначить мне свидание, что здесь плохого?
– Да, но когда Сережа Неволин просит тебя о встрече, ты, отказывая ему, ссылаешься как раз на свою молодость и неопытность.
– Твой Сережа зануда. А мне хочется общаться с интересными людьми.
– Дочка, я твоя мать и желаю тебе счастья, но все-таки эти киношники.... Знаешь, что про них рассказывают!
На «Романс о влюбленных» Лена-маленькая все-таки не пошла. Этому предшествовали, правда, лекция о нравственном облике советских кинематографистов, заступничество тетки, перепалка в стиле «всем сестрам по серьгам», совместные слезы, примирение и т. д. Как бы то ни было, в половине девятого она была уже в фойе «Аркадии» и с некоторым замешательством поглядывала на проходивших мимо мужчин. Больше всего ее смущало, что она пришла на свидание за целых пять минут до назначенного времени.
– Здравствуйте! Какая вы молодец! – он появился внезапно и откуда-то из-за спины.
– Здрасьте...
– Вас ведь зовут Лена? А меня Павел.
Лена кивнула и с удивлением оглядела своего нового знакомого. Ее изящное открытое платьице никак не гармонировало с его драными джинсами, черной футболкой и кроссовками на босу ногу.
– Да-да, прикид у меня сегодня не для вечера в стиле «диско». Лена! А что если вам сегодня совершить еще более легкомысленный поступок?
Она вопросительно подняла брови.
– Понимаете, нашему режиссеру после ужина пришла гениальная мысль. Обычно такого рода мысли посещают Игоря Станиславовича как раз после приема пищи... Так вот, в нашем фильме, оказывается, не хватает эпизода на фоне морского заката. Представляете? Преступление совершается под шум морских волн и на фоне заходящего солнца! И вот нашему брату администратору теперь нужно ехать в одно местечко за сорок километров отсюда и готовить смену. Я думаю, мы управимся быстро, и у нас с вами будет пару часов для закрепления знакомства. Искупаемся, костер разожжем, у меня гитара есть. А к утру, мы вас в целости- сохранности доставим к матушке и тетушке. Вы согласны?
Предложение было неожиданное, но уж очень заманчивое. Санаторные будни и общество двух ближайших родственниц изрядно наскучили девушке-студентке. А тут назревало что-то новое, необычное: киносъемки, режиссеры, администраторы... Да и потом, Павел действительно производил впечатление надежного и... интересного человека.
Почувствовав, что прелестной собеседнице его предложение понравилось, Павел воодушевился:
– Лена, вы должны верить мне. Я серьезный и вполне положительный человек. Идите, переодевайтесь, спрашивайте разрешения и спускайтесь к машине. Я вас жду.
Спрашивать разрешения Лена, конечно, не пошла. Она оставила записку у портье и попросила передать ее через два часа в 127-й номер. Через несколько минут видавший виды «УАЗ» с надписью «Киносъемочная» уже вывозил за ворота санаторно-курортного комплекса «Аркадия» Лену Тихонову, впервые в жизни решившуюся на самостоятельный поступок такого масштаба.
... «Аркадия». «Аркадия»... Мама дорогая! А ведь ее лояльные отправительницы тоже из одесской «Аркадии». Лена открыла глаза и с силой провела рукой по лицу. «А здорово было бы сейчас взглянуть на те места, где была когда-то чуточку счастлива...». Она выключила воду, протерла полотенцем запотевшее зеркало и посмотрела на свое отражение. «Интересно осталась ли там столовая, где обедают приезжие кинематографисты?.. А кормят там также скверно или получше?»
Поток воспоминаний и догадок остался без продолжения, потому что в дверь снова позвонили. «Ого! Просто день посещений сегодня! Неужели Олежек еще не угомонился!» Но нет – за дверью стояла почтальонша тетя Вера и протягивала хозяйке увесистый конверт.
– Получи срочную бандероль, милая. Распишись вот здесь.
Из бандероли были извлечены следующие бумаги: билеты на самолеты Ханты-Мансийск-Москва и Москва-Одесса, карточка проживающего в гостинице «Аркадия» и тринадцать стодолларовых купюр.
Не выпуская корреспонденции из рук, Елена Николаевна зачем-то подошла к окну и осторожно отодвинула штору. Смеркалось. За окном не было ни единого человека. Огромный черный дворовый кот, откликающийся на кличку Бандит, обозревал подотчетную территорию со своего поста на близстоящем дереве. Она постучала по стеклу. Бандит повернул морду к окну и дернул хвостом. В свете уличного фонаря его глазищи зловеще блеснули. Лена еще раз взглянула на бумаги. Имя, отчество, паспортные данные – все без ошибок. Доллары. Примерно ее полугодовая зарплата.
Лена пожала плечами. В конце концов, всякое удивление тоже имеет свои границы. Она погрозила коту пальцем и пошла к соседке, чтобы позвонить директору школы. После того, как фантастическая договоренность об отпуске за свой счет в конце четверти была достигнута, Елене Николаевне осталось только собрать сумку с вещами, взглянуть на таинственный конверт, который, кстати, ни чуточки не
