собой.
Я дворянин, человек чести, обручённый с одной из самых очаровательных, прелестных девушек Англии, я чуть было не потерял рассудок, и, поддавшись слепой страсти, едва не признался в любви малознакомой женщине.
Мисс Пенелоса гораздо старше меня и к тому же хромает!
Это чудовищно, отвратительно — и всё же побуждение было столь сильно, что если б я хотя минуту ещё побыл с нею, то обесчестил бы себя.
Что всё это значило?
Мне доверено преподавание, я объясняю студентам функции организма, а что я сам о нём знаю?
Было ли это пробуждением каких-то дремавших во мне стремлений, инстинктов животного предка, который попытался вдруг утвердиться?
Я уже был близок к тому, чтобы поверить в сказки об одержимости бесом, настолько сильным оказалось это чувство.
И вот данное происшествие ставит меня в весьма затруднительное положение.
С одной стороны, мне не хотелось бы отказаться от опытов, уже так продвинувшихся и обещающих блестящие результаты. С другой, если эта несчастная женщина воспылала ко мне страстью? Нет, не может быть, наверное, я всё-таки обманулся.
Она! В её возрасте с её-то внешностью!
И, наконец, мисс Пенелосе известно о моей свадьбе с Агатой. Она понимает, в каком положении я нахожусь.
Если она и улыбалась, то лишь потому, что её, быть может, позабавило, когда я в состоянии головокружения взял её за руку.
Во всём виноват мой полузагипнотизированный ум: превратно истолковав происходящее, он поспешил направить меня по ложному пути.
Мне бы хотелось убедиться, что это действительно так.
Взвесив все «за» и «против», я думаю, что лучше всего отложить наши опыты до приезда Вильсона.
Я тотчас написал мисс Пенелосе письмо. Не делая никаких намёков на последний вечер, уведомил, что неотложные дела вынуждают меня прервать сеансы на несколько дней.
Вскоре я получил ответ; довольно сухо мисс Пенелоса сообщала, что если я передумаю, то застану её дома в обычный час.
С некоторых пор я начинаю лучше разбираться в себе, и по мере того, как узнаю себя, моё самоуважение постепенно исчезает.
Определённо, я не всегда был столь слаб, как сейчас.
В четыре часа дня я улыбнулся бы, если б мне сказали, что сегодня вечером я пойду к мисс Пенелосе, и, тем не менее, в восемь часов я был, как обычно, у дверей Вильсона.
Не знаю, как это случилось, влияние привычки, я полагаю. Быть может, у подвергавшихся действию гипноза существует определённого рода голод на гипнотизацию, наподобие того, как у курильщиков опиума, и я, получается, стал его жертвою.
Одно мне известно: работая у себя в кабинете, я с нарастающим волнением ощущал, что не могу усидеть на месте: я беспокоился безо всякой причины, никак не удавалось сосредоточить внимание на бумагах, лежащих передо мной. И тогда, наконец, даже не сознавая, что делаю, я схватил шляпу и поспешил на своё привычное свидание.
Вечер выдался интересный.
Мисс Пенелоса встретила меня как обычно, нисколько не удивившись, что я пришёл вопреки своей записке.
Казалось, вчерашнее происшествие не произвело на неё никакого впечатления, так что я мог, до известной степени, надеяться, что я несколько преувеличил.
Это чудовищно, но это правда.
Нынешним вечером, пробудившись от месмерического транса, я вновь обнаружил, что моя рука лежит в её руке, а я не могу избавиться от отвратительного ощущения, как будто меня принуждают попрать собственную честь, своё будущее — всё на свете, и пасть к ногам этой твари, лишённой всякого земного очарования, как я это прекрасно вижу, когда нахожусь вне её влияния.
Но когда я нахожусь рядом с ней, то чувствую по-иному.
Она пробуждает во мне что-то дурное — нечто такое, о чём я не хотел бы думать. Она парализует всё лучшее в моей природе, поощряя недостойное и пагубное.
Определённо, нехорошо мне быть возле неё.
Последний вечер был опаснее предыдущего.
Вместо того, чтобы убежать, как ранее, я остался. Завладев моей рукой, мисс Пенелоса вникала в самые интимные темы. Среди прочего мы говорили об Агате.
Что именно?
Мисс Пенелоса утверждала, что Агата весьма заурядна, и я с ней согласился!
Она ещё пару раз заговорила об Агате в мало лестных выражениях — и я не протестовал!
Какой дрянью я был.
Но, несмотря на проявленную слабость, я ещё не совсем ослеп и хорошо понимаю, чем чреваты эти сеансы.
Буду настороже.
У меня достанет здравого смысла бежать, едва я почувствую, что отдаюсь во власть этой женщине.
Начиная с нынешнего воскресного вечера, никаких сеансов с мисс Пенелосой.
Откажусь от опытов; оставлю эти изыскания; что угодно, только не это мучительное, чудовищное искушение, заставляющее меня так низко падать в собственных глазах!
Я ничего не сказал мисс Пенелосе: постараюсь держаться от неё подальше.
Она поймёт и без моих объяснений.
Конечно, жалко оставить столь интересное исследование, но не губить же ради него свою жизнь, а я знаю, что эта женщина подчинит меня своей воле.
Неужели схожу с ума?
Спокойно, спокойно, немного поразмыслим.
И, прежде всего, постараюсь в точности описать, что же произошло.
Когда я писал эти строки, было около восьми часов.
Я испытывал странное беспокойство, и вышел, чтобы провести вечер с Агатой и её матерью.
Обе они заметили, что я растерян и бледен.
Часам к девяти пришёл профессор Пратт-Голдейн, и мы сели играть в вист.
Я делал отчаянные усилия, чтобы сосредоточить внимание на картах, но лихорадочное возбуждение лишь усилилось, и стало ясно, что мне с ним не справиться.
Я уже не владел собой.
В конце концов, во время раздачи карт, я бросил свои карты на стол. Пробормотав несвязные извинения по поводу какого-то свидания, я бросился вон из комнаты.
Смутно, как во сне припоминаю, что пробежал через холл, сорвал шляпу с вешалки и громко хлопнул дверью.
Вновь вижу, словно во сне, газовые фонари на улице: мои забрызганные грязью ботинки как бы говорят, что я, должно быть, бежал, не разбирая дороги.
Всё было словно в какой-то дымке, странное, нереальное.
