ожоги, то мы оба рискуем оказаться за решеткой.
— Сайлас Линден, ты дурак! Разве мать не имеет права наказывать собственных детей?
— Конечно, имеет, но это не твой ребенок, а о мачехах всегда идет дурная слава. Да еще эта проклятая еврейка… Когда ты в прошлый раз стирала белье, она видела, как ты била Марджери бельевой веревкой. Она сама мне об этом сказала. А сегодня еще привязалась, что, мол, девчонка голодна.
— Ишь ты, голодна! Прожорливые ублюдки! Я, когда обедала, по целой краюхе им дала! Да им бы не повредило немножко поголодать, по крайней мере, грубить перестали бы.
— Что? Вилли тебе нагрубил?
— Да, когда очнулся.
— Это после того, как ты вылила на него горячий сургуч? — Так для его же блага, чтобы отучить от дурных привычек. — Что же он сказал?
— Обругал меня последними словами, вот что. Про мамочку свою говорил — уж она бы, говорит, мне бы показала. От этой его мамочки меня просто тошнит.
— Ты Эми лучше не трожь. Она была хорошей женщиной.
— Вон как ты запел. Однако когда она была жива, ты как-то странно проявлял свою любовь.
— Заткни пасть! И так тошно, а тут еще ты со своей болтовней! Нашла чего — к могиле ревновать!
— А ее выродки могут меня оскорблять как угодно! Это меня-то, которая заботилась о тебе последние пять лет!
— Чего к словам цепляешься! Ладно, я с ним сейчас поговорю. Где ремень? Тащи сюда мальчишку!
Женщина бросилась его целовать.
— Сайлас, единственный ты мой!
— Черт возьми, всего обслюнявила. Видишь, я не в духе. Живо тащи Вилли! И Марджери заодно. Пусть смотрит и набирается ума — сдается мне, до нее эта наука доходит лучше, чем до него.
Женщина вышла, но тут же вернулась.
— Он опять в отключке, — сказала она. — Меня от одного его вида тошнит. Иди-ка сюда, Сайлас, да сам посмотри!
Они прошли в кухню. В очаге потрескивал огонь. На стуле возле огня, съежившись, сидел белокурый мальчик лет десяти. Его нежное личико было обращено к потолку, глаза полуприкрыты, из-под век виднелись только белки. На тонком одухотворенном лице застыло выражение безмятежности и покоя. Из угла на брата смотрели печальные, испуганные глаза сестренки, бедной затравленной малышки, на год или два младше его.
— Ну и видок — жуть! — сказала женщина. — Будто и не от мира сего. Лучше бы уж переселился на тот свет, а то здесь от него толку чуть. — Эй, проснись! — гаркнул Сайлас. — Кончай свои штучки! Просыпайся давай! Ты слышишь или нет? — Он грубо тряхнул мальчика за плечо, но тот не шелохнулся. Руки ребенка были все в багровых ожогах.
— Ну, я тебе скажу, сургуча ты не пожалела. Неужто, Сара, иначе нельзя было его разбудить?
— Ну подумаешь, плеснула лишнего. Он так меня допек, что я себя не помнила. Ты не поверишь, но он в таком состоянии почти и не чувствует ничего. Хоть в уши ему ори.
Она схватила мальчика за волосы и начала грубо трясти. Он было вздрогнул и застонал, но затем снова впал в транс.
— Ну и дела! — воскликнул Сайлас; потом, почесав подбородок, задумчиво посмотрел на сына и изрек: — На нем можно хорошо заработать. Что, если устроить ему выступление? Чудо-ребенок, или Как это делается. Хорошее название — так и просится на афишу. Его дядюшка — фигура известная, думаю, и ему поверят.
— Ты ведь сам собирался заняться этим делом.
— У меня все сорвалось, — пробурчал Сайлас. — И кончено об этом. — Что, уже попался?
— Я же сказал — хватит! — заорал Сайлас. — У меня руки так и чешутся задать тебе хорошую трепку, так что лучше не выводи меня из себя! — Он изо всех сил ущипнул мальчика за руку. — Вот это да! Ну и чудеса! Неужто он правда ничего не чувствует?
С этими словами он повернулся к почти угасшему очагу, вытащил оттуда щипцами тлеющий уголек и положил его на голову ребенка. Запахло горелым волосом, затем поджаривающимся мясом, и лишь тогда мальчик, вскрикнув от боли, очнулся.
— Матушка! Матушка! — воскликнул он. Девочка в углу принялась плакать: вдвоем они были похожи на испуганно блеющих ягнят. — Черт бы побрал твою матушку! — заорала женщина, схватив Марджери за воротник. — Перестань скулить, ты, маленькая поганка! — И она со всего маху ударила девочку по лицу.
Вилли вскочил и вцепился ей в ноги, но тут удар Сайласа отбросил его в угол. Негодяй схватил палку и начал избивать съежившихся детей; несчастные крошки плакали и просили пощады, тщетно пытаясь заслониться от жестоких ударов.
— А ну-ка немедленно прекратите! — вдруг раздался решительный голос. — Не хватало еще этой проклятой жидовки! — сказала женщина и кинулась к двери. — Какого черта ты делаешь в моем доме? Убирайся отсюда, покуда цела!
— Еще раз услышу, что дети плачут — полицию позову!
— А ну, пошла вон! Не суйся, куда не просят, тебе говорю! С угрожающим видом растрепанная женщина стала наступать на Ребекку, но та оказалась не из пугливых. Еще секунда — и они сцепились, но через мгновение раздался истошный крик, и миссис Сайлас Линден отпрянула назад — по ее лицу четырьмя струйками текла кровь. Но тут Сайлас, грязно ругаясь, оттолкнул жену и, схватив незваную гостью поперек туловища, вышвырнул за дверь. Она упала навзничь, прямо на мостовую, раскинув руки и всем своим видом напоминая полузадушенную птицу. Ребекка погрозила Сайласу кулаком и разразилась проклятиями. Со всех сторон уже бежали соседи, которым не терпелось узнать подробности ссоры.
Наблюдавшая из-за шторы миссис Линден с некоторым облегчением увидела, что ее противница смогла подняться и без посторонней помощи доковылять до дверей своей развалюхи, громко кляня обидчика. А евреи не так-то легко забывают обиды, ибо представители этой нации одинаково умеют и любить, и ненавидеть.
— С ней все в порядке, Сайлас. А я уж было испугалась, что ты ее убил.
— Она того заслуживает, жидовка проклятая. Надо поставить ее на место, пусть не суется в наши дела. А с этого ублюдка Вилли я шкуру спущу — это он во всем виноват. Ну-ка, где он?
— Они удрали к себе: я слышала, как они запирали дверь. — Я им еще покажу!
— Не стоит сейчас, Сайлас. Соседи вокруг, только неприятности себе наживешь.
— Ты права, — пробурчал Линден. — Дело терпит. Подождут, пока я вернусь.
— А ты куда?
— Пойду схожу в Адмирал Вернон. Может, подвернется работенка, возьмут спарринг-партнером к Длинному Дэвису. Он в понедельник начинает тренировки, и ему нужен боксер моего веса.
— Посмотрим, в каком виде ты вернешься. Мне уже порядком надоело, что ты все шляешься по пивным. Знаем мы, что это за Адмирал Вернон. — Единственное место, где я могу отдохнуть, — ответил Сайлас. — А я, по-твоему, только и делаю, что отдыхаю, — ни минуты покоя, по крайней мере с тех пор, как вышла за тебя.
— Это точно! Давай-давай, крой меня на чем свет стоит! — сквозь зубы прорычал он. — Если бы вечное брюзжание приносило счастье, ты была бы самым счастливым человеком на свете.
Он взял шляпу и ушел; минуту спустя его тяжелые шаги загрохотали по огромным деревянным люкам пивных погребов.
А в это время в полумраке чердака на ветхом соломенном тюфяке сидели две маленькие фигурки. Они сидели обнявшись, тесно прижимаясь друг к другу, и слезы их смешивались, катясь по щекам. Они и поплакать-то громко не смели, потому что любой неосторожный звук мог напомнить об их существовании чудовищу, рыскающему внизу. Время от времени один из них забывался и начинал громко всхлипывать, и тогда другой шептал: Тише! Тише! Внезапно они услышали, как хлопнула дверь и по улице загремели тяжелые шаги. Они радостно обнялись. Быть может, вернувшись, он их убьет, но сейчас, пусть на короткое
