большой мрачной зале и разговаривали вполголоса о несчастии, постигшем их хозяев, и о печальном будущем, ожидавшем их самих. Когда последний столбик монет был передан через стол и последнее имя проверено кассиром, толпа молча окружила человека, который недавно был ее хозяином. Люди ждали, что он скажет.
Мистер Фэрберн смутился, так как не предвидел такого поворота событий и присутствовал при раздаче жалованья просто по вошедшей в привычку обязанности. Он был молчаливым, недалеким человеком, и неожиданный призыв к его ораторским способностям сильно его озадачил. Он нервно провел длинными белыми пальцами по худой щеке и взглянул подслеповатыми водянистыми глазами на обращенные к нему серьезные лица.
Мне жаль, что нам приходится расстаться, друзья мои, — начал он надтреснутым голосом. — Плохой это день для всех нас и для Бриспорта. В течение трех лет мы терпели постоянные убытки в делах. Мы продолжали дело в надежде на перемену к лучшему, но оно шло все хуже и хуже. Ничего не остается, кроме как отказаться от предприятия, чтобы не потерять того немногого, что еще осталось. Надеюсь, что вам всем в скором времени удастся найти какую-нибудь работу. Прощайте, и да хранит вас Бог!
Да благословит вас Бог, сэр. Да благословит вас Бог! — закричал хор грубых голосов.
Грянем трижды «ура» в честь мистера Чарльза Фэрберна! — крикнул красивый молодой парень с блестящими глазами, вскакивая на скамью и размахивая шапкой.
Толпа ответила на призыв, но в ее крике не было того воодушевления, какое звучит, когда сердце переполняет радость. Затем рабочие направились на улицу. Выходя, они оглядывались на длинный ряд столов и усеянный пробками пол, но больше всего — на печального, одинокого человека, лицо которого вспыхнуло при грубой сердечности их прощания.
—Гаксфорд, — сказал кассир, дотрагиваясь до плеча молодого человека, который предложил толпе прокричать «ура», — управляющий хочет поговорить с вами.
Рабочий вернулся и остановился перед бывшим хозяином, смущенно вертя в руках шапку. Толпа продолжала, теснясь, идти к выходу, пока в дверях никого не осталось и тяжелые клубы тумана без помех ворвались в покинутую фабрику.
А, Джон! — сказал мистер Фэрберн, внезапно выходя из задумчивости и беря со стола письмо. — Вы работали у меня с самого детства и доказали, что заслуживаете доверия, которое я вам оказывал. Думаю, не ошибусь, если скажу, что внезапная потеря заработка повредит вам больше, чем многим другим из моих бывших рабочих.
Да, сэр, я собирался в масленицу жениться, — ответил рабочий, водя по столу мозолистым указательным пальцем. — Теперь надо будет сперва найти работу.
А работу, мой друг, найти нелегко. Взгляните, вы провели в этой трущобе всю свою жизнь и ни к чему другому не способны. Правда, вы были у меня старшим мастером, но и это не поможет вам, потому что по всей Англии фабрики рассчитывают рабочих, и место найти невозможно. Положение рабочих совсем скверное.
Что ж вы посоветуете мне, сэр? — спросил Джон Гаксфорд.
Об этом-то я и хочу потолковать с вами. У меня есть письмо от Шеридана и Мура из Монреаля. Они спрашивают, нет ли у меня на примете хорошего рабочего, которому можно доверить надсмотр за мастерской. Если вас устраивает их предложение, то можете выехать с первым пароходом. Жалованье гораздо больше, чем мог бы платить я.
Как вы добры, сэр, — растроганно ответил молодой рабочий. — Мэри, невеста моя, тоже будет вам благодарна. Я знаю, ищи я работу, уж точно, истратил бы все, что отложил для обзаведения хозяйством. Но, с вашего позволения, сэр, я хотел бы посоветоваться с ней, а уж тогда соглашаться. Не могли бы вы подождать несколько часов?
—Почта отходит завтра, — отвечал мистер Фэрберн. — Если вы решите принять предложение, то можете написать сегодня вечером. Вот письмо, из которого вы узнаете адрес Шеридана и Мура.
Джон Гаксфорд взял драгоценную бумагу. Сердце его было исполнено благодарности. Час тому назад его будущее казалось совсем мрачным, но теперь с запада прорвался луч света, давая ему надежду. Он хотел сказать еще несколько слов, которые выразили бы его чувства к хозяину, но англичане по натуре неэкспансивны, и он лишь невнятно пробормотал пару неуклюжих слов, которые так же неуклюже были приняты его благодетелем. Кое-как откланявшись, Джон повернулся на каблуках и исчез в уличном тумане.
Туман был совершенно непроницаем: виднелись только неясные очертания домов. Гаксфорд шел быстрыми шагами по боковым улицам и извилистым переулкам, мимо стен, где сушились сети рыбаков, и по замощенным булыжником аллеям, пропитанным запахом сельди, пока не достиг скромной улицы выбеленных известью коттеджей, выходящих к морю. Молодой человек постучал в дверь одного из них и затем, не дожидаясь ответа, отпер щеколду и вошел в дом.
Старая женщина с серебристыми волосами и молодая девушка, едва достигшая двадцати лет, сидели у очага. Последняя вскочила Гаксфорду навстречу.
—Ты с приятными вестями, Джон? — воскликнула она, кладя руки ему на плечи и глядя в глаза. — Я сужу по твоей походке. Мистер Фэрберн все-таки намерен продолжать дело?
Нет, дорогая, — отвечал Джон Гаксфорд, приглаживая ее роскошные темные волосы, — но мне предлагают место в Канапе с хорошим жалованьем, и если ты согласна, то сначала поеду я один, а вы с бабушкой приедете, когда я устроюсь. Что скажешь, моя милая?
Что ты решишь, то и хорошо, Джон, — спокойно проговорила девушка. Выражение надежды и доверия светилось на ее бледном некрасивом лице и в любящих темно-карих глазах. — Но бедная бабушка, как перенесет она путешествие через океан?
Обо мне не беспокойтесь, — беззаботно заверила их старуха. — Я не буду вам помехой. Если вам нужна бабушка, бабушка не слишком стара для путешествия; а если нет — так ведь она может присматривать за коттеджем и содержать родной дом в порядке, пока вы не вернетесь.
Конечно, вы нам нужны, бабушка, — улыбаясь, отвечал Джон. — Оставить бабушку дома — что за выдумки! Никогда этого не будет, Мэри! Если вы обе приедете, мы как следует сыграем свадьбу в Монреале, и обыщем весь город, пока не найдем дом, похожий на этот. Снаружи дома у нас будут такие же вьюнки; а когда мы закроем двери и сядем у огня зимним вечером, то пусть меня повесят, разве можно будет подумать, что мы не дома? Там тот же язык, что и здесь, Мэри, и тот же король, и тот же флаг. Мы не будем чувствовать себя на чужбине.
—Нет, конечно, не будем, — согласилась Мэри. Она была сиротой, и родных у нее, кроме старой
бабушки, не было. Единственным ее желанием было стать женой любимого человека и быть полезной ему. Там, где были те двое, кого она любила, она не могла чувствовать себя несчастной. Если Джон уезжает в Канаду, то Канада станет ее родиной, что ей делать в Бриспорте, раз Джон уехал?
Так, значит, сегодня вечером я напишу, что согласен? — спросил молодой человек. — Я знал, что вы обе думаете, как я, но, конечно, не мог согласиться, не переговорив с вами. В путь я могу отправиться через неделю или две, и через пару месяцев все для вас там приготовлю.
Как долго будет тянуться время, пока мы получим от тебя весточку, дорогой Джон, — сказала Мэри, пожимая Гаксфорду руку, — но на все, однако, Божья воля! Нам надо набраться терпения. Вот перо и чернила. Садись и пиши письмо, которое перенесет нас через океан.
Вот какое влияние мысли Дона Диэго имели на человеческую жизнь в маленькой девонширской деревне.
Итак, согласие было послано, и Джон Гаксфорд немедленно начал готовиться к отъезду, потому как монреальская фирма дала понять, что вакансия верная и что выбранный человек может явиться немедленно и приступать к отправлению своих обязанностей. Вскоре скромные сборы были завершены, и Джон отправился на каботажном судне в Ливерпуль, где ему предстояло пересесть на пассажирский пароход, идущий в Квебек.
—Помни, Джон, — прошептала Мэри, когда он в минуту расставания прижал ее к груди, — коттедж на Бриспортской набережной принадлежит нам, и что бы ни случилось, мы всегда можем им воспользоваться. Если вдруг обстоятельства примут дурной оборот, у нас всегда есть кров, где мы можем отдохнуть. Там ты найдешь меня, пока не напишешь, чтобы мы приезжали.
— А это будет очень скоро, моя милая! — весело ответил он, в последний раз обнимая ее. —
