— Раскрыли? Где же, в саду?
— Нет, здесь.
— Как здесь? Когда?
— Только что.
— Вы шутите, мистер Холмс. Простите, но дело слишком серьезно, чтобы шутить.
— Я выковал и проверил каждое звено в цепи моих рассуждений, профессор Корэм, и я уверен, что цепь эта безупречна. Я не знаю, каковы ваши мотивы и какую точно роль играли вы в этой странной истории. Может быть, через несколько минут я узнаю это от вас. А пока позвольте мне описать вам, как все произошло, чтобы вы знали, каких подробностей мне еще не хватает для полноты картины. Вчера в вашем кабинете была дама. Она хотела взять какие-то бумаги из среднего ящика секретера. У нее был свой ключ. Я имел возможность осмотреть ваш и убедился, что на нем нет следов от лака. Таким образом, вы не являетесь ее соучастником. Она пришла, насколько я могу понять, без вашего ведома, с целью ограбить вас.
Профессор выпустил изо рта облако дыма.
— Это, конечно, все интересно и поучительно, — сказал он, — но что же дальше? Если вы знаете каждый ее шаг, вы, наверное, можете сказать, куда же она потом делась?
— Попытаюсь. Итак, ваш секретарь схватил ее, и она заколола его, чтобы спастись… Я склонен считать эту трагедию несчастным случаем, поскольку я убежден, что у дамы не было намерения совершить это ужасное преступление. Убийца не приходит невооруженным. Ужаснувшись тому, что она сделала, она заметалась по комнате в поисках выхода. К несчастью, во время борьбы с молодым человеком она потеряла пенсне и поэтому, будучи очень близорукой, оказалась совсем беспомощной. Она побежала по коридору, думая, что это тот самый, по которому она пришла: ведь на полу в обоих коридорах лежат одинаковые циновки, — а когда она поняла, что попала не в тот коридор и дорога к выходу отрезана, было уже поздно. Что было делать? Назад идти она не могла. Оставаться в коридоре нельзя. Значит, надо было идти вперед по коридору. И она пошла. Поднялась по ступенькам, открыла дверь и оказалась у вас в комнате.
Старый профессор уставился на Холмса, нижняя челюсть у него отвисла, смесь страха и удивления ясно читалась на его выразительном лице. Потом он сделал над собой усилие, пожал плечами и несколько театрально засмеялся.
— Это все очень хорошо, мистер Холмс, — сказал он. — Но в вашей великолепной теории есть один маленький изъян. Я все время был в этой комнате, не выходил из нее весь день.
— Я знаю это, профессор Корэм.
— Вы хотите сказать, что, лежа на кровати, я мог не заметить, как женщина вошла ко мне?
— Я этого не говорил. Вы заметили, как женщина вошла. Вы говорили с ней. Вы узнали ее. Вы помогли ей спастись.
Профессор опять неестественно рассмеялся. Он встал с кресла, глаза у него горели, как раскаленные угли.
— Вы сошли с ума! — закричал он. — Вы бредите! Я помог ей спастись? Ну и где же она сейчас?
— Она вон там, — сказал Холмс и указал на высокий книжный шкаф в углу комнаты.
Старый профессор взмахнул руками, мрачное лицо его страшно исказилось, и он упал в кресло. В то же мгновение книжный шкаф, о котором говорил Холмс повернулся на петлях, и в комнату шагнула женщина.
— Вы правы. — Она говорила со странным акцентом. — Вы правы. Да, я здесь.
Она была вся в пыли и паутине, которую собрала, видимо, со стен своего убежища. Лицо ее, которое никогда нельзя было бы назвать красивым, все было в грязных потеках. Холмс правильно угадал ее черты, и, кроме того, у нее был еще длинный подбородок, выдававший упрямство. Из-за близорукости и резкого перехода от темноты к свету она щурилась и моргала глазами, стараясь разглядеть, кто мы такие. И все же, несмотря на то, что она предстала нам в столь невыгодном свете, во всем ее облике было благородство, упрямый подбородок и гордо поднятая голова выражали смелость и внушали уважение и даже восхищение. Стэнли Хопкинс дотронулся до ее руки и объявил, что она арестована, но она отвела его руку мягко, но с достоинством, которому нельзя было не подчиниться. Старый профессор лежал распростертый в кресле, лицо у него дергалось, и он глядел на нее глазами загнанного зверя.
— Да, сэр, я арестована, — сказала она. — Я слышала весь разговор и поняла, что вы знаете правду. Я признаюсь во всем. Да, я убила этого молодого человека. Но вы были правы, сказав, что это несчастный случай. Я даже не знала, что у меня в руках нож, потому что в отчаянии я схватила первое, что попалось под руку, и ударила его, чтобы он отпустил меня. Я говорю вам правду.
— Мадам, — сказал Холмс, — я не сомневаюсь в том, что это правда. Может быть, вы присядете: мне кажется, вам нехорошо.
Мертвенная бледность залила ее лицо, и эта бледность была еще более ужасной от темных потеков грязи. Она села на край кровати.
— У меня мало времени, — продолжала она, — но я хотела бы рассказать вам всю правду. Я жена этого человека. Он не англичанин. Он русский. Я не назову его имени.
Старый профессор в первый раз зашевелился.
— Побойся бога, Анна! — закричал он. — Побойся бога!
Она взглянула на него с величайшим презрением.
— Зачем ты так цепляешься за свою презренную жизнь, Сергей? — сказала она. — Ты причинил вред многим и никому не сделал ничего хорошего, даже себе. Но не бойся, я не порву гнилую нить твоей жизни до положенного ей срока. Я достаточно взяла греха на свою совесть с тех пор, как переступила порог этого проклятого дома. Но я должна продолжить свой рассказ, а то будет поздно. Да, джентльмены, я жена этого человека. Ему было пятьдесят, а я была глупая двадцатилетняя девчонка, когда мы поженились. Это было в России, в университете, я не буду называть вам его.
— Побойся бога, Анна, — пробормотал старый профессор опять.
— Мы были революционеры, нигилисты, вы знаете. Он, я и многие другие. Потом начались преследования, был убит высокопоставленный полицейский чиновник, многих арестовали, и для того, чтобы спасти себя и получить большую награду, мой муж выдал жену и товарищей. Мы были арестованы. Некоторые отправились на виселицу, других сослали в Сибирь, и в том числе меня. Моя ссылка не была пожизненной. А мой муж, захватив с собой деньги, запятнанные кровью, уехал в Англию и поселился здесь в полном уединении, хорошо понимая, что как только организация узнает о его местонахождении, не пройдет и недели, как свершится правосудие.
Старый профессор протянул дрожащую руку и взял сигарету.
— Я в твоей власти, Анна, — сказал он, — но ты всегда была добра ко мне.
— Я еще не рассказала о главном его злодеянии, — продолжала она. — Среди членов организации был мой друг. Он был благороден, бескорыстен, он любил меня, словом полная противоположность моему мужу. Он ненавидел насилие. Мы все были виноваты — если это вина, — но он не был. Он писал мне письма, в которых убеждал меня избрать иной путь. Эти письма и мой дневник, в котором я изо дня в день описывала мои чувства к нему и наши разные убеждения, спасли бы его. Мой муж нашел этот дневник и письма и спрятал их. Он старался изо всех сил очернить Алексея, чтобы его присудили к смерти. Но ему не удалось. Алексей был сослан в Сибирь на каторгу. В эти минуты, когда мы здесь с вами сидим, он надрывается там в соляной шахте. Подумай об этом, негодяй, гнусный негодяй! Алексей, человек, чье имя ты недостоин даже произносить, влачит тяжкую жизнь раба, а ты благоденствуешь. Твоя жизнь сейчас в моих руках, но я не хочу марать их!
— Ты всегда была благородной женщиной, Анна, — сказал он, затягиваясь сигаретой.
Она поднялась, но тут же упала назад, застонав от боли.
— Я должна кончить, — сказала она. — Когда мой срок истек, я решила достать дневники и письма и отправить их русскому правительству, чтобы моего друга выпустили на волю. Я знала, что мой муж в Англии. После многих месяцев бесплодных поисков я наконец нашла его. Я знала, что он хранит дневник, потому что получила в Сибири от него письмо, в котором он укорял меня, приводя выдержки из дневника. Но я была уверена, зная его мстительность, что он не отдаст мне дневник по своей воле. Я должна была выкрасть его. С этой целью я наняла частного агента-детектива, который поступил в дом мужа в качестве
