— Потому что Маргарет могла бы отменить ПДС, когда ей заблагорассудится. Черт возьми, я хочу его сохранить.
— А не кажется ли тебе, что Маргарет не обязательно была единственной, кто мог установить эту связь? Между Рауди и ее псом. Ты, например, установила. Не установил ли и кто-нибудь еще?
— Кто?
— Кто-нибудь, кто видел татуировку.
— Она практически невидима, — сказала я. — Пока не знаешь, что она там.
— Кто был ветеринаром Стэнтона?
— Доктор Дрейпер. Я знаю, потому что в скоросшивателе было свидетельство о прививке против бешенства, оно в библиотеке.
— Я просмотрю историю болезни. Может быть, доктор Дрейпер что-нибудь увидел и сделал запись.
— Не ляпнул ли он насчет этого что-нибудь не то?
— Зачем? Стэнтон был как раз из тех, кто татуирует собаку. Ответственный, знает о татуировках, любит пса. Ты видишь татуировку и заключаешь, что владелец знает о ее существовании. Зачем еще что-нибудь говорить?
— О'кей, просмотри историю болезни. Но не расспрашивай доктора Дрейпера. Ничего никому не говори. Считай, я никогда тебе не говорила. А еще я продолжаю думать, что бумаги у Стэнтона были. Знаешь, AKC не самая подвижная организация на свете. Когда регистрируешь собаку, требуется с месяц, чтобы получить бумаги. Я думаю, регистрация была пройдена, но этого еще нет у них в книгах.
— Принимаешь желаемое за действительное, — сказал Стив. — Я сегодня проверю историю болезни. Мне пора. Я тебе позвоню.
Я приступила к колонке о средствах против рытья. Она была у меня на очереди. Тем временем Рауди начал превращать мой дворик в уменьшенную модель Вердена. В полдень позвонил Стив.
— Я просмотрел историю болезни, — заявил он. — Там ни слова о татуировке, но зато есть кое-что, о чем тебе надо знать. По карте — он давно застрахован от всего, кроме бешенства.
— Это, верно, какая-то ошибка. — Я видела запись д-ра Стэнтона.
— Может, он поменял ветеринара. Так делают.
— Без причины ветеринаров не меняют.
— Ох, в самом деле? — Голос Стива звучал уверенно — человек с опытом.
— Стэнтон должен был сделать какую-нибудь заметку в скоросшивателе, — сказала я. — Тут что-то подозрительное. Когда Рауди обследовали?
— Дай-ка взгляну, — в сентябре. Через год после того, как мы впервые его увидели. И, ох, ты, конечно, подозреваешь, что у него собачий кашель. Немножко раньше, в марте, он прошел пробу на кашель. Она была отрицательная. Ты давала ему таблетки?
Милли мне их вручила. Они были из старомодных — маленькие, розовые, которые дают каждый день с апреля по ноябрь. Они защищали Рауди от кашля, но ни от чего более. Пес, который любит всякого и съест что угодно, — уязвим, даже большой пес, с виду похожий на волка. Стив мог защитить его от чумки, ушного клеща и воспаления легких, но мне предстояло оградить его от человеческих существ.
Глава 9
Стив выкроил для нас десять минут вскоре после полудня. Большинство собак люто ненавидит инъекцию от собачьего кашля, которая вовсе и не укол. Это впрыскивание в нос. Я крепко держала Рауди, пока Стив доставал лекарство из ампулы и впрыскивал его в нос Рауди. Рауди не шевелился. Не скулил. Не сопротивлялся. Просто принял как должное. Его не пугали и настоящие уколы. Лайки весьма ценятся как лабораторные животные. У них высокий болевой порог. Если я когда-нибудь кого-нибудь убью, так это будет тот кусок дерьма, который пользуется этой несгибаемостью, этим достоинством.
Вернувшись домой, я позвонила на работу Роджеру — какое-то снабжение компьютерными дискетами — и сказала ему, что у меня возникло несколько вопросов о Рауди. Он сказал, что будет дома к четырем, и предложил зайти. Я согласилась. Рауди взяла с собой, чтобы не оставаться наедине с Роджером. Единственным способом навести порядок в бумагах Рауди, единственной гарантией, что я смогу его сохранить, единственным средством убедиться, что больше никто никогда не подкосит его валиумом, было, как я наконец поняла, — выяснить, что это за чертовщина происходит, и Роджер оказывался тут логической точкой отсчета. Если кто и знал о леди с корги, так это Роджер, Кроме того, хоть я и не собиралась рассказывать ему о татуировке, мне хотелось знать, имел ли он какое-нибудь отношение к Рауди, много ли у него было возможностей когда-либо отыскать татуировку, как нашла ее я. И конечно, я хотела узнать о нем то же, что хотел узнать Кевин о Маргарет, — не было ли недавно какого-нибудь признака внезапного повышения его дохода.
Вашингтон-стрит ведет примерно от Сентрал-сквер к Массачусетскому Технологическому институту и к реке. Стоит ли говорить, что это не Брэтл-стрит? Мне понадобилось минут десять, чтобы найти место для парковки. Если в Кембридже вы припаркуетесь в запрещенной зоне, полицейский уводит вашу машину и вам приходится оплатить все старые квитанции за неправильную парковку, чтобы вам разрешили забрать машину из отгона. С Роджерова трехпалубного судна облезала коричневая краска. Запах мочи в парадной оставила явно не Лайон. Собачьи самки где попало не брызгают. А вот человечьи самцы — еще как. Рауди понравился Роджеров парадняк. Собаки не ценят гигиены. Или, может, ценят — чем хуже, тем лучше.
Лайон лаяла так громко, что я сообразила: квартира Роджера — первая слева. В двери появилась щелочка, потом высунулись большие черно-кудлатые головы Роджера и Лайон. Лайон распахнула дверь, и собаки обнюхались и помахали друг другу хвостами.
— Свои, Лайон, — объяснил ей Роджер, словно она обнаруживала признаки неизбежного нападения. — Свои. Спокойно. Все в порядке, девочка.
Она пролаяла какое-то приветствие и распустила слюни. Если собачья слюнявость вас коробит, не берите ньюфаундленда. Выказывая лучшую, чем у Роджера, воспитанность, она побежала внутрь квартиры, взмахом хвоста приглашая за собою. Рауди приглашение принял.
— Входите же, Холли, — сказал наконец и Роджер.
В доме царил густой запах плесени, словно в плотно закрытой бельевой корзине, полной влажных полотенец и грязных носков. Рауди потыкался туда-сюда, и они с Лайон метнулись сквозь открытую дверь, за которой, как я разглядела, была кухня, где наверняка пахло еще похлеще, чем в гостиной. Приятного аппетита.
Как в доброй половине кембриджских квартир, в Роджеровой все было белое — стены, мебель, занавески, ковер, таитянская обитая ситцем кушетка, стулья для ванной от Крэйга и Баррела. Но Роджеров декор обнаруживал присутствие ньюфа. На всем лежал слоями черный пух. Лайон в обилии нанесла художественной резьбы на плинтусы и ножки дубового кофейного столика. Уютное было местечко.
Роджер вышел в кухню, где собаки, вероятно, вырабатывали какой-нибудь новый декорационно- интерьерный замысел, и появился с бутылкой массачусетского вина и двумя стаканами. Многие не считают Массачусетс крупным винодельческим регионом, и правы. Он налил мне стакан. Я подержала его возле рта. Может быть, я ошибалась насчет запаха в парадной.
— Так вы нынче вечером идете на собачью дрессировку, Холли?
— Разумеется, — ответила я. — Разве я когда-нибудь пропускаю?
— Вы теперь получше себя чувствуете?
— Отлично. Рауди — тоже.
Повисло неловкое молчание, во время которого я решила, что Роджер на самом деле больше походит на гориллу, чем на ньюфаундленда, — на ту самую гориллу, которая сидит в клетке зоопарка и подстрекает малышей задавать родителям обескураживающие вопросы.
— Теперь, когда я взяла Рауди, — начала я, — не могли бы вы кое-что о нем мне сказать.
— Что, неприятности с ним у вас, а?
С Роджеровой точки зрения, целью моего визита, видимо, было задать несколько вопросов по дрессировке собак.
— Мне только хотелось бы знать, откуда он взялся, и я сочла, что вам это, наверное, известно. Милли говорила что-то о женщине с корги.
— Ах эта, — сказал Роджер. — Роберта Рид. Живет в Пемперелле или Данстэйбле — где-то там. Пес был в некотором неистовстве — и оказался у нее.
