цвет глаз. В тот день кроме Рауди она водила по рингу чью-то сибирскую лайку и поэтому оделась так, чтобы смотреться под стать двум серебристо-серым собакам с белыми пятнами.
Сибирская лайка сидела в своей клети, а Фейс, водрузив Рауди на стол, специальной щеткой втирала ему в лапы белый тальк. Со всех сторон Фейс и Рауди окружали десятки других вожатых и собак, груминговые столы и множество всевозможных контейнеров для перевозки животных: проволочных, сетчатых, изготовленных из стекловолокна и полипропилена. Белые пятна на шкуре Рауди были, как пишут в рекламах, белее белого, а шерсть, распушенная опытной рукой Фейс, стояла дыбом и так сверкала, что могла бы светиться в темноте.
— Боже мой, — сказала я, — как ты этого добилась?
— Профессиональная тайна. — Когда Фейс смеялась, на щеках у нее появлялись ямочки.
Рауди был явно в восторге от самого себя, возбужден вниманием Фейс и к тому же рад видеть меня. С высоты стола он взирал по сторонам, как властелин на своих подданных. Я захлопотала над ним, и его высочество соблаговолил лизнуть меня в лицо.
— Он выглядит просто потрясающе, — сказала я. — Ты потрудилась на славу. Хватит. Теперь надо с ним пробежаться, я должна его разогреть.
— Дай мне еще десять минут. Ему еще надо поупражняться. — Это своеобразный эвфемизм среди собачников. Фейс имела в виду вовсе не пятимильную пробежку.
— Да, конечно. К тому же мне еще надо зарегистрироваться и, пожалуй, поговорить с отцом.
Бак, как и собирался, прибыл вчера днем, но на выставку мы приехали врозь, поскольку он хотел быть здесь в семь утра, чтобы договориться о своем показе. Домой Рауди должен был ехать тоже со мной. Он ладил с Клайдом, но ему еще недоставало эмоциональной зрелости, для того чтобы делить машину с другой собакой. Во всяком случае так говорила Рита.
— Ах да, — спохватилась я, бросив взгляд через плечо Фейс. — Ты ее не заметила, когда располагалась здесь?
— Кого?
— Сиси Квигли.
— Наверное, она только что пришла. — Фейс взбила металлическим гребнем шерсть на передних лапах Рауди, которые будут осматривать особенно внимательно, чтобы проверить крепость костей. — Крикливая сплетница. Хоть бы кто-нибудь заткнул ей рот. Ты, конечно, слышала, какие гадости она про меня говорит. Ну да ладно, не обращай на нее внимания. Она хоть и злобная, но не особенно кусается.
— Я просто не хочу, чтобы Рауди видел Макса. Они не дружат. На днях затеяли свару. У нее довольно странный вид, но, по-моему, она не такая уж вредная. Ладно, поздороваюсь с ней потом.
— Если она узнает, что я вожу Рауди, то такого навешает тебе про меня на уши. И присматривай за этим поводком.
— Зачем?
— Разве ты не знаешь? — Фейс принялась расчесывать длинную шерсть Рауди проволочной щеткой. — Сумку или бумажник она не тронет, а вот хороший выставочный поводок, гребни и все такое прочее обязательно стащит. Это всем известно.
— Я не знала. Иногда мы вместе занимаемся, но никто ничего такого не говорил. Все всё спокойно оставляют где попало. Ты уверена? Ее что, поймали за руку?
— Она чертовски хитра и осторожна.
— Я буду начеку. Сейчас важно, чтобы Рауди не увидел Макса. Ты уж постарайся. Ему не к чему слишком возбуждаться, а я сама уже и так взвинчена.
— Сделай глубокий вдох, выдохни и расслабься. А в чем дело? Твоя восьмисотая выставка?
— Нет, — ответила я. — Не знаю. Обычно со мной такого не бывает. Что если тебе пойти и отвлечь Бака, пока я буду на ринге?
— Извини, — сказала Фейс. — У меня еще Лили. — Она показала щеткой на клеть с сибирской лайкой.
— О ней не беспокойся, — сказала я. — А сейчас я схожу и зарегистрируюсь. Когда тебе понадобится Рауди?
— В одиннадцать. Второй ринг.
По пути к рингам, на которых проводились испытания по послушанию, я прошла мимо Сиси. Макс стоял на клети, и она его расчесывала; изо рта у нее свисала сигарета, а над головой колыхались завитки и клочья красных волос. Курить запрещалось везде, кроме кафетерия, о чем время от времени оповещали громкоговорители. Согласно инструкции Американского клуба собаководства, запрещалось также выставлять собак с «внешностью, измененной искусственным путем». К сожалению, это правило не распространялось на вожатых. Сиси была так же ярко размалевана, как при нашей последней встрече.
Наверное, было уже около девяти, а судейство начиналось именно в девять. Пока я регистрировалась, мне пожелала удачи Линда Макнелли, секретарь во второй группе подготовительного класса.
— Почему ты так нервничаешь? — спросила она. — Ты просто зеленая.
— Мой отец здесь, — ответила я, надевая нарукавную повязку. — Терпеть не могу выставляться, когда он где-нибудь поблизости. Знаю, что это глупо, но при нем меня всю трясет.
— Расслабься, — посоветовала она. — Запомни: это всего-навсего собачья выставка.
Всего-навсего день Страшного суда.
Я перездоровалась с массой другого народа («послушники» — свои люди) и почувствовала себя лучше. Во мне даже взыграла гордость — ведь Рауди выглядит на все сто, — и я уже была рада, что являюсь частью происходящего. А отец пусть себе смотрит.
На обратном пути в поисках Фейс и Рауди я заметила то, на что раньше не обратила внимания. Оказывается, Сиси пристроилась рядом с целой компанией других владельцев пойнтеров. Отчасти из воспоминаний о прежних демонстрационных выставках, на которых всем собакам одной породы отводилось определенное место, отчасти потому, что они знакомы друг с другом, люди стараются устроиться поближе к тем, кто выставляет собак той же породы. Но Сиси и Мими? По узкому проходу между клетями и груминговыми столами я направилась к ним. Я хотела поздороваться с Мими и подумала, что неплохо будет заодно пожелать успеха и Сиси, тем более что Рауди поблизости не было. Я зарабатываю на жизнь, да, собственно, и живу в мире собак, и мне вовсе не нужны враги.
Я видела Мими Николз всего во второй раз и тем не менее уже успела понять, что она шествует по жизни в окружении слуг: они идут перед ней, они ей сопутствуют, они за ней следуют. Рядом с ней, для того чтобы в буквальном смысле защитить ее или поддержать, если она вдруг упадет, стоял тот самый дюжий парень, который сопровождал ее после нашего собрания. Его руки были уложены на груди, лицо совершенно бесстрастно и невозмутимо. На Мими был бежевый костюм из чего-то вроде шелка-сырца или чесучи. Этот материал напоминал ткань из волокна рами. Даже в ярком утреннем свете на ее лице невозможно было разглядеть ни одной морщинки, ни одной четкой линии, хотя голос ее звучал оживленно. Она разговаривала с Либби Ноулз, которая, как всегда, выглядела молодой (двадцать пять?), сильной и, если вы любите ротвейлеров, красивой. У нее было мускулистое, плотное и сильное тело, прямые черные волосы, смуглая кожа и массивное лицо с таким же нетерпеливым, энергичным выражением, как у роти. Уже не в первый раз я поборола искушение подойти к ней и сказать: «Эй, Либби, тебе никогда не говорили, что ты как две капли воды похожа на ротвейлера?»
Вместо этого я направилась к Мими. В руке она держала выставочный поводок, на котором гарцевал пойнтер, способный составить серьезную конкуренцию Максу: холеная собака с лоснящейся шерстью, большими коричневыми пятнами на плечах и белым туловищем с разбросанными по нему коричневыми пятнышками, которые называются «крапом». Было бы правильно назвать его бело-коричневым в крапинку, но это некрасиво звучит, он же был на редкость красив — просто великолепен.
— Невероятный пес, — сказала я.
Нисколько не натягивая поводок, он стоял в горделивой позе с высоко поднятой головой.
— Благодарю вас, — дружелюбным тоном проговорила Мими. — Холли Винтер из Кембриджского клуба дрессировки собак.
Вот видите! Никакая она не собачница. Меня по имени знает, а если бы встретила Рауди, то, как его зовут, наверняка бы не вспомнила.
Либби — вот уж кто настоящая собачница — сказала:
