— Ох, да я буду балериной. Обожаю танцевать, как моя мама.
Себастьян бесшумно приблизился и всунул между нами свою тяжелую башку.
— В чем дело, старик? — обеспокоенно спросил он. — Чего ты к ней пристал?
— Не волнуйся. Все о'кей. Просто предчувствия одолевают.
— Тоже мне, нашел время, — сердито буркнул Себастьян.
Мы пошли вниз по наклонному коридору. Пахло тут как в настоящем подземелье: промозглой сыростью, плесенью и старыми кирпичами. Мы долго спускались, держась за осклизлые стены, пока путь нам не преградил резвый ручеек; возможно, это была просто сточная канава. В ноздри ударило чем-то кислым. В мерцающем свете фонарика я заметил, что быстрое течение несет грязную, вроде бы мыльную пену. Эва бросила в воду огрызок огурца.
— Скоро начнутся подземелья замка, — сказала она, перескакивая канаву.
— Какого замка?
— Ну этого, где во время последней войны был госпиталь.
— А когда была последняя война?
— Это что, экзамен? Сам должен знать.
Мы миновали зал со сводчатым потолком. На стенах висели какие-то железяки, почти полностью изъеденные ржавчиной. Себастьян остановился, поджидая меня.
— Что так шумит, старик? — хрипло спросил он.
— Где?
— За нами. Слышишь?
Я на секунду задержал дыхание. Действительно, что-то шумело — мерно, как водопад.
— Может, дождь пошел. Мы ведь не видели звезд.
— Гляди. — Себастьян поднял свою костлявую лапу. К седоватой шерсти прилипло несколько размокших зерен. — Понял?
— С пивоварни? — спросил я.
— Я в этом не разбираюсь, старик. Но вода эта — точно не подземный ручей.
Мы пошли дальше. Себастьян то и дело оглядывался, потому что шум нисколько не отдалялся. Через несколько минут он снова остановился.
— Знаешь что, старик, сбегаю-ка я проверю.
— Не стоит. Может, выход недалеко.
Но он уже повернул назад и тяжелой рысью побежал в темноту.
— Покажи мне волшебный камень, — попросил я Эву.
Она испуганно отдернула руку.
— Не могу.
— На секундочку. Я взгляну и отдам.
— Нельзя, — неуверенно сказала она. — Ну ладно, покажу, только не дотрагивайся.
И опустилась одним коленом на неровный кирпичный пол. Осторожно положила на сухое место продолговатый, как лодочка, темный камень, который, задрожав, завертелся на остром конце и замер, указывая другим концом вперед, в сумрачный туннель коридора. На поверхности камня я заметил небольшой выступ и неразборчивые знаки. Это могли быть примитивные солнечные часы, выдолбленные в окаменевшем куске железной руды.
— Знаешь, я, когда болела, все время была на том острове, где мы с мамой родились.
— Ты же говорила, что болела здесь.
— Ничего ты не понимаешь. Я, честное слово, там была. И все помню. Травы, деревья, камни, море. Могу рассказать каждый день, час за часом. Но никто мне не верит.
Помолчала минуту, наморщив лоб, а потом шепнула:
— Этот камень у меня оттуда.
Я хотел напомнить, что мать подарила ей камень здесь, перед смертью, но тут вернулся заметно приунывший Себастьян. Очень благовоспитанно, самым кончиком языка, он слизнул что-то со своих черных губ и, старательно скрывая волнение, сказал:
— Потоп. Кто-то напустил чертову прорву воды. Сматываемся, пока не поздно.
— Ох, это, наверно, с пивоварни, — небрежно бросила Эва. — Ничего страшного. Выход уже близко.
Мы невольно ускорили шаг. Прошли несколько подвальных залов, два или три извилистых коридора, спустились по маленькой лесенке, но затем вынуждены были остановиться.
— Минутку, — сказала Эва. — Я не вижу прохода.
Мы тупо смотрели на ряды двухэтажных железных кроватей, совершенно голых, оскалившихся искривленными пружинами.
— Как это не видишь? — спросил Себастьян.
— Вот так, не вижу. А раньше был.
— Где?
— Кажется, в левой стене.
Себастьян протиснулся между кроватями, тщательно обнюхал стену.
— Ты, наверно, ошиблась. Пошли обратно.
Мы повернули назад, но не обнаружили ни новых ответвлений коридора, ни скрытых проходов. Только все громче и грознее ревел этот проклятый водопад.
— Даю вам слово, что в зале с кроватями есть проход, — все еще спокойно повторила Эва.
— Я же проверил, — буркнул Себастьян.
— Может быть, справа. Он точно должен быть, я знаю.
Мы со всех ног бросились обратно, тем более что на полу уже образовалась лужица пенящейся воды, влетели в зал с кроватями, и Себастьян принялся нервно обнюхивать стены. Похоже было, он сильно сдрейфил, потому что поминутно задевал боками эти железные койки, и одна даже чуть не свалилась прямо ему на спину. Эва схватила меня за руку. Я почувствовал, что ладонь у нее вспотела; тонкие пальчики перебирали мои пальцы, будто искали между ними что-то маленькое и хрупкое.
— Никакого прохода здесь нет, — прохрипел Себастьян, и я почувствовал, что он просто в панике.
Обыскав пол, Себастьян исследовал сперва зубами, а затем когтями какой-то выступ в стене, волчком завертелся на месте, потом кинулся в ту сторону, откуда мы пришли, и вернулся очень медленно, на подгибающихся лапах.
— Вода подступает.
Эва подбежала к левой стене, заколотила по ней кулаками.
— Неправда. Тут есть проход, я отлично помню. Бежим. Ну что вы стоите столбом?
Вероятно, она перестала нажимать рычажок фонарика, и свет начал потихоньку меркнуть, словно пожираемый столетним мраком. Еще минуту я видел ее черноволосую голову, поблескивающую от влаги, длинную шею, покатые плечи под шелковой тканью и худенькие ноги в испачканных белых носочках.
— Отсюда нет выхода, — вяло пробормотал я, потому что мне вдруг стало на все наплевать. Где-то далеко, словно за тридевять земель, бился страх, что мне наставят двоек, что отец никогда не устроится на работу, что я буду ужасно, бесконечно долго умирать.
— Вы правы. Никто отсюда уже не выйдет, — едва слышно, точно за пятью стенами, сказал кто-то.
— Это ты сказал? — спросил я Себастьяна.
— Нет. Я думал, ты.
Мы долго молчали, прислушиваясь к шуму приближающейся воды.
— Это он, — наконец беззвучно прошептала Эва. — Терп.
Вдруг зазвенели кровати, раздался глухой гул и как будто плач.
— Терп, дорогой! — истерически закричала Эва. — Выпусти нас. Я не хочу умирать.
— Уже поздно, — услышали мы искаженный толщей стен голос Терпа.
— Неправда! Я тебя одного, одного-единствен-ного люблю. Больше всех на свете!
— Опять врешь. Не верю. Не верю. Не верю, — повторял Терп, а может, нам казалось, что повторяет.
— Терп, я промочила ноги, руки закоченели, пальцы уже совсем синие, меня колотит, как перед
