— В таком случае, полагаю, вы здесь в деловой поездке.
— Я прибыл на остров с единственной целью — увидеть ваше величество и остаться здесь.
В комнате воцарилось молчание. Император приподнялся и сел на край койки, опустив ноги на пол. Жиль увидел на покрывале письмо и записку.
— Вы бесстрашный человек. Как вам удалось преодолеть кордоны? — Он недоверчиво посмотрел на Жиля.
— У меня есть свои приемы, ваше величество.
Бонапарт улыбнулся. Ему пришлась по душе отвага этого молодца.
— Вы сказали, что прибыли из Нового Орлеана…
— Нет, государь. Прибыл я из Англии. На торговом судне.
— Что же заставило вас бросить без вашего попечения хозяйство и отправиться сюда с этой, я бы сказал, нелепой мыслью? Уверяю вас, в Америке, вы нашли бы гораздо лучшие возможности.
В его голосе не было ни резкости, ни суровости. И говорил он с паузами. Жиль опустил голову и, теребя в руках шляпу, решился:
— Я приехал сюда, надеясь только на то, что удостоюсь чести узнать ваше величество и быть вам хоть чем-нибудь полезным.
Император встал и, потирая руками поясницу, не без труда подошел к камину. Стоя спиной к Жилю, некоторое время всматривался в висевшие рядом портреты.
— Насколько я знаю, в Луизиане должно быть много моих приверженцев. Это так? Не считаете ли вы, что мне следовало бы наведаться туда, когда закончится нынешнее пленение? Ведь это же я, в конце концов, отдал Луизиану американцам за пятнадцать миллионов долларов, можно сказать — подарил.
— Там все знают ваше величество.
— Да, — император продолжил говорить, не оборачиваясь. — Прокатиться в Америку было бы весьма недурно. Сначала, положим, полгода, я поездил бы по стране. У вас там расстояния измеряются сотнями лье, и ознакомительная поездка займет значительное время. А потом посетил бы Луизиану, Новый Орлеан. Как вы думаете, я мог бы остаться там жить?
— Ваше величество вскоре будет иметь в своем распоряжении сотни французских семей и тысячи людей, готовых вручить вам свое сердце.
— О, грезы, грезы, грезы!.. А в действительности я всего лишь узник этого ненавистного острова и его губернатора. Хадсон Лоу в этом крысятнике — наимерзейшая из всех крыс! — Он принялся расхаживать по комнате, заложив руки за спину. — Здесь полно крыс, кишмя кишат. Редкий день слуги не отлавливают дюжину тварей… Поначалу им взбрело в голову травить их мышьяком, но потом от этой затеи отказались. Представьте себе, какой шел запах, когда они дохли в укромных уголках дома. Но самая гнусная крыса — это Хадсон Лоу! — завершил он и повернулся к Жилю. — Как вы думаете, почему у меня все зашторено? Этот трус Лоу всего боится. Боится, что я убегу; боится за мое здоровье… твердит, что предоставит мне больше свободы, если я соглашусь показываться им на глаза дважды в день. Но на такое я не пойду. Позволить, чтобы на меня пялились?! — Он подошел к койке, достал из-под подушки и потряс перед Жилем подзорной трубой. — Вот… Это я за ними наблюдаю! Моя труба служит мне с Аустерлица…
— Да, государь, — согласился Жиль с серьезным видом.
— А теперь скажите: как вы считаете, зачем мне бежать с этого острова? Погодите, не отвечайте! — приказал он, убирая подзорную трубу на прежнее место. — Я задам вопрос иначе: согласны ли вы с тем, что такое существование унизительно?
— Многие французы с удовольствием отдали бы жизнь ради возможности хотя бы в течение нескольких часов побыть с вашим величеством.
— А здесь все только и думают, как бы удрать. Из всей моей родни никто не счел достойным себя отправиться со мной в изгнание. А я, да будет вам известно, всех их осыпал почестями. В этом доме людей становится все меньше и меньше. И я не знаю, что еще пообещать, чтобы они не уезжали.
— Понимаю, государь, — Жиль почтительно склонил голову.
— Лас-Каз уехал, Гурго уехал, жена Монтолона уехала и увезла с собой детей. Мой верный Чиприани мертв, а семейство Балькомбов… вы меня понимаете?
— Да, государь, — заверил Жиль.
— Балькомбы были настоящими друзьями, — пояснил император и принялся вновь ходить по комнате шаркающей походкой, напоминая льва, устало мечущегося по клетке. — Они — благородные англичане. А их дочурка, Бетси Балькомб! Очаровательная девчушка! Такая жизнерадостная! Они жили внизу, в поместье Брайерс, в доме, окруженном цветущим садом, где росли гранаты и мирты. Я никогда их больше не увижу.
— Ваше величество скучает по ним?
— Это все губернатор. Уильям Балькомб, отец Бетси, был поставщиком и снабжал продуктами в том числе и этот дом. Лоу заподозрил, что Балькомб помогал мне переправлять письма на большую землю… — Император тихо рассмеялся.
— Ветры будущего дуют в направлении, благоприятном для вашего величества.
Наполеон замер на месте, взглянул в глаза Жиля, словно не поняв, о чем тот говорит, и задумчиво произнес:
— Единственная остававшаяся у меня надежда… ее я возлагал на Аахен.
Затем вернулся к камину, положил одну руку на каминную полку, а пальцем другой нежно провел по раме одного из портретов своего сына.
— Ваше величество имеет в виду конгресс в Экс-ля-Шапель? — уточнил Жиль.
И тут же прикусил язык. Черт побери! Нечего вести себя так, словно перед ним живой памятник. Это — его отец, родитель, мечту увидеться с которым он лелеял всю свою жизнь. Разве можно быть таким опрометчивым?
— Я не питаю никаких иллюзий. Эти венценосцы, приверженцы традиции, все они единогласно высказались за то, чтобы я находился в изгнании, под наблюдением британских властей, до скончания моих дней, — сказал он и, обернувшись к Жилю, добавил: — Лучше уж мне было бы остаться в Египте императором Востока.
Он направился к своей кровати, взял лежавшие на покрывале бумаги и, перечитав одну из них спросил:
— Она… Клер-Мари… жива?
— Умерла, когда я был еще ребенком.
— Как к вам попали эти письма?
— От моего деда.
— Дня не проходит, чтобы я о ней не вспоминал. Наше последнее свидание было горьким. Она сказала, что не хочет ребенка. Что разлюбила меня. Это было жестоко. Однако послание, которое вы мне дали, все проясняет.
— Она никогда не забывала ваше величество.
— Я возвращался в Сёр. И не один, а несколько раз. Но ее отец знать меня не хотел, он твердил, что его дочь меня не любит, и в их доме я — нежелательная персона. В последний мой приезд я узнал, что он погиб, а она бесследно исчезла.
— Она убежала из дома, государь. И родила в Париже.
— Как она умерла?
— У моей матери не было достаточных причин, чтобы жить, — Жиль напустил на себя печальный вид.
— Н-да, — молвил Бонапарт. — Отец Клер-Мари не ошибался. Эх, если б я знал об этом письме… если бы хотя бы догадывался о том, что происходит на самом деле… Я увез бы ее с собой… Если вы, — продолжал император, пряча письма за портрет своей супруги, — действительно намерены задержаться на какое-то время на этом острове, мы иногда могли бы встречаться и беседовать.
— Для меня нет ничего более приятного, чем быть полезным вашему величеству.
— Я хочу показать вам кое-что, прежде чем вы уйдете.
Жиль проследовал за императором. Они прошли через рабочий кабинет — такую же маленькую комнатушку, как и спальня. Затем пересекли столовую, освещенную только тем светом, что просачивался
