множество осколков в углу. Нечего и объяснять, что в любой стране мира такой поступок газетчика истолковывается как признак того, что он просто вне себя. При этом журналист заявил:
— Мадам, я Джозеф Поул из «Дейли адвокат-джорнал». И я отказываюсь иметь какие-либо дела с вами, вашим мужем и вашим эксцентричным сыном. — Он повернулся к журналистке рядом. — Вы позволите? — С этими словами он взял из ее рук бокал и выплеснул содержимое прямо на ноги миссис Айзелин.
Реймонд толкнул журналиста так, что тот отлетел прямо в толпу. В ходе последовавшей за тем потасовки некоторые журналисты, возмущенные попытками Реймонда опорочить в своей статье доходную священную корову Материнства, воспользовались шансом свести с ним счеты. Те же, кто его публичное отречение от матери втайне одобрял, ухватились за возможность сквитаться с ней самой и двинулись в бой под предводительством воинственно размахивающих зонтиками коллег-женщин. Результатом стала полная неразбериха. Миссис Айзелин швырялась стульями, графинами с водой и бутылками, ухитрившись нанести противникам максимум болезненных повреждений, но сама при этом нисколько физически не пострадала. Фоторепортеры из раздела новостей от такого поворота событий впали в экстаз — ибо, по мнению любого читателя газет в Великобритании, они присутствовали при наглядной демонстрации того, как под мощными ударами британской праведности рушится айзелинизм.
Начиная со следующих выпусков, британская пресса порезвилась вовсю. Ощущения объекта их репортажей при этом близки к тем, которые испытал бы человек, если бы вдруг оказался голым в чесоточной трясине, причем парочка чокнутых дантистов, на пике тяжелейшего похмелья, сверлила бы ему зубы. Конечным итогом всех этих противоречивых репортажей стало то, что, когда миссис Айзелин с сыном пришла пора отправляться в Саутгэмптон, дабы отплыть на родину, сто пятьдесят лондонских полицейских — тем самых, которых мир любовно называет «бобби», в честь основателя этого государственного института сэра Роберта Пила — от самых дверей отеля дубинками пробивали им дорогу сквозь ревущую толпу, а на посадку они добирались в сопровождении кортежа автомобилей. Все в целом стало, что греха таить, суровым испытанием для англо-американских отношений — а заодно негативно сказалось и на отношении жителей Британских островов лично к Джону Айзелину.
Во время пребывания Реймонда в Париже, в конце июля, в своих апартаментах в отеле на рю-де- Луис-Давид был убит член французской Палаты Депутатов, один из крупнейших государственных деятелей, наиболее последовательно выступавший против политики тогдашнего правительства. Полиция и службы безопасности лишь разводили руками.
Во время пребывания Реймонда в Лондоне, вечером накануне нашумевших дебатов его матери с представителями британской прессы, человек, пропагандировавший в возглавляемой им сети газет и периодических изданий либеральные, человеколюбивые и оптимистичные взгляды на жизнь и по этой причине пользующийся огромным уважением, лорд Моррис Крофтнэл, был убит во сне. Как личность, так и мотивы убийцы установить не удалось.
XVII
Судно, на котором ехал Реймонд, прибыло в Нью-Йорк в среду, в конце августа пятьдесят девятого года. На работу в «Дейли пресс» он явился в четверг утром. Позвонил Марко, и они договорились встретиться в четыре часа в заведении венгра Чарли через дорогу от здания, где располагался офис газеты. Марко сказал, что придет, если Реймонд ничего не имеет против, с двумя приятелями. Реймонд не возражал.
Четверка устроилась за столиком в самой глубине зала. Заведение было из числа незамысловатых и практичных, нацеленное на то, чтобы продать как можно больше спиртного. Особое внимание в нем уделялось антисанитарному на вид
После краткой вводной части, состоявшей из обмена рукопожатиями и заказа виски с содовой Амджаку и Леннеру и пива Реймонду и себе. Марко сразу перешел к делу, попросив друга изложить свою версию хода знаменитой операции, что тот незамедлительно и сделал — подробно и используя исключительно глаголы будущего времени. Леннер пришел с магнитофоном через плечо.
— Судя по твоему тону, ты от своих кошмаров избавился. Да и по виду тоже, — тщательно подбирая слова, заметил Реймонд.
Кто знает, можно ли обсуждать такие вещи в присутствии этих детективов из сериалов? Марко и в самом деле выглядел замечательно. Он посвежел и поправился.
— Все в порядке.
— Так ты… Ну, то, о чем мы говорили, сработало?
— Ты про трибунал?
— Да.
— Как выяснилось, в этом не было необходимости. И все равно — за избавление от кошмаров я должен благодарить тебя и только тебя. Мы повернули расследование в другое русло, в то самое, о котором говорил ты — и кошмаров как не бывало. И не будет. Надеюсь.
— Вы начали разбираться с медалью?
— Само собой. С чем же еще?
— И есть успехи?
— Дело продвигается медленно, но верно.
— Результаты подтверждают наши предположения?
— Полностью.
— Значит, фальшивка?
— Судя по всему, да.
— Так я и знал. Так и
Амджак не отвечал. Казалось, что-то его смущает. Реймонд понял, что ответа не будет, и смерил собеседника холодным взглядом.
— Это был риторический вопрос, — надменно заявил он.
Амджак прочистил горло:
— Сказать по правде, мистер Шоу, у нас самих от этого голова крутом идет. Ни одно наше предположение не подтвердилось, и теперь мы не знаем, что и думать.
Реймонд посмотрел на Леннера, изучая его тыквообразную голову, усики и глазки, похожие на арбузные семечки. Ответный взгляд Леннера смутил Реймонда.
— Вы не разговаривали с Элом Мелвином? — спросил Реймонд. Гигантская музыкальная машина у него за спиной плакала тонким голоском больного ребенка, силящегося убежать от жуткого грохота. — Наш бывший капрал. Он живет на Аляске.
— Да, сэр. Мы с ним беседовали, — угрюмо подтвердил Амджак.
Марко добавил:
— Реймонд, в этом деле не осталось ни единого пятачка, который мы не прочесали бы частым
