Куда меньше внимания обращала на него Алена. Она увлеченно перебирала быстрыми пальцами Мишкину галантерею, прикидывала к шее то шарфик, то бусики, что-то откладывала в сторону, потом заменяла другим… Скоро в избе появятся хваткие станичницы, нужно до них отложить для себя что покраше.
В путешествии по Гурьевскому тракту у Мишки с Байжаном наступил ответственный момент. Уже в Красноярской станице они нос к носу столкнулись с бандитами Серова. Правда, встретились всего лишь разведчики — четверо кавалеристов, заглянувших погреться в избу на окраине. И надо же — именно в ту избу, где в тот час коробейничал Ягунин! На молоденького торгаша, а тем более на его спутника киргиза, не понимавшего по-русски ни слова, особого внимания бандиты не обратили. Не до них: станица была под врагом, и, хотя ее армейский гарнизон насчитывал не более двадцати сабель, показываться красноармейцам на глаза разведчики Серова не хотели. Один из них, рыжебородый сутулый казак, выменял у Мишки на желтую сыромятную плетку две ложки и котелок. Бандиты не расседлывали лошадей. Попили чаю, порасспросили хозяина, что слышно о передвижении большевистских войск, и умчали в пургу, которая к вечеру пошла на убыль.
От разговоров с ними «по делу» Мишка благоразумно отказался и номер «Коммуны» показывать не стал. Ни к чему прежде времени рисковать: знал, что через тридцать верст будет Горская, куда три дня назад перебралась со всеми своими обозами Атаманская дивизия.
Вот они и здесь…
Сегодня утром, когда Мишка с Байжаном подыскивали себе «дом-лавку», бандитов они видели всюду: и гарцовавших мимо них по улице, и таскавших от колодца воду для бани, и просто куривших у завалинки. Верблюд, за которым громыхала арба с молодым киргизом и совсем еще молоденьким пареньком, внимания серовцев пока не привлек. Так, поглядывали — и только. Впрочем, обозников по станице болталось много.
Мишка доел похлебку, положил ложку, утер вышитым полотенцем жирные губы. Его начинало тревожить отсутствие Байжана. Час назад он выпряг верблюда, дал ему корма и ушел потихоньку от хозяев, шепнув Мишке, что вернется скоро. Но что означает «скоро» для жителя бескрайних пустынных равнин, Мишка не знал.
— Михаил, как вас там… — Алена прыснула в платочек, — Батькович! — Позволь, я это все в платочек заверну? А как бабы схлынут, поторгуемся. По-семейному… — она рассмеялась и бросила искоса на Ягунина такой лукавый взгляд, что он, хоть и был уже красен, умудрился покраснеть еще гуще.
— Зови меня Михаилом, по батюшке рано, — сказал он солидно. — Заверни, заверни, что выбрала-то. Не с тобой — с матерью будем рядиться. Вон идет, глянь в окно!
И точно: Ненила Петровна, а с ней три женщины в платках и шубейках входили во двор.
Девушка подхватила платочек с вещами, завязала узлом и положила на комод.
— Иди, купец, я со стола уберу. Твое место у лавки, — и открыла в улыбке мелкие ровные зубы.
На крыльце и в сенях уже топали, обивали с сапог и валенок снег. Алена, переломавшись в талии, подхватила с пола цветные дорожки.
— Затопчут, окаянные!
«Отчего ей так весело? Неужели из-за моих цацек?» — сердито подумал Мишка.
— Здрасьте вам!
В горницу, крестясь на божницу и алчно поглядывая на лавку с товарами, входили казачки. Мишка оглянулся на окно: через улицу к дому Ивановых торопились еще несколько молодых женщин.
Что ж, купцу Иголкину пора было за дело.
Влип!
Через полтора часа в избу набилось человек двадцать, и почти все — мужики. Позванивали шпоры, кое-кто пришел с шашкой. Во дворе ивановского дома Мишка безменом взвешивал связки с рыбой, горшки с икрой и складывал выменянные продукты на брезент, расстеленный на повозке. Мена шла по честному: Ягунин, договорившись о цене, откладывал выбранный покупателями товар и записывал на краешке газеты — кому, что и за сколько. Затем, когда те приносили продукты, вместе шли во двор к безмену. Вещицы свои Мишка тщательно заворачивал в газеты, с тонким учетом, кому сунуть какую… Дюжину «Коммун» с покаянными письмами бывших серовцев он уже успел всучить некоторым обладателям шпор. Они купили у него отточенные сапожные ножи для бритья, пряжки к ремням, два пиджака и несколько рубах из ситца и простого полотна.
Девки, выбрав какую вещицу, опрометью бежали домой — примерить, похвастать. А мужики… Многие тоже уходили восвояси, но иные оставались. Вот и поднабилось: кто сидел на лавках, кто на стульях, кто у порога на корточках. Курить в горнице Алена строго-настрого запретила: отец табачища не терпит. Подымить выходили во двор, но редко, когда не было мочи терпеть. Боялись пропустить что-то важное из того, что рассказывал белобрысый самарский коробейник.
Коробейник, однако, сам в разговоры не лез и по своему почину ни о чем не распространялся. На вопросы отвечал прямо, не таясь. Чаще всего спрашивали, не бывал ли он недавно в деревнях и селах, и называли их, свои, родные: Саватеевка, Ключики, Большая Глушица, Сергеевка, Алексеевка, Луговое…
— Нет, — одинаково отвечал Мишка. — У вас не бывал. Наверняка плохо — голодуха всюду. Но, может, и спасутся…
И как бы вскользь добавлял кое-что. О помощи Помгола и АРА, с которой договорилась советская власть, чтоб помогла Поволжью. Чуть подробней — о Самаре, где спасают работники власти голодающих крестьянских ребятишек, даже собственные пайки им отдают…
Его слушали жадно и если перебивали, то лишь уточнениями:
— Что, в Бузулукском совсем худо?
— А в нем пуще всего, — вздыхал Мишка. — Там, понимаешь, атаман Попов со своими людьми половину ссыппунктов поразбивал. Чем нынче весной мужики сеять будут, теперь и сама власть не знает…
На некоторое время установилось тяжелое молчание. У многих, кто был в избе, на памяти были и свои собственные «подвиги» подобного рода. Швыряли крестьянам отбитое у государства зерно — ешьте, не жалко! А съели-то они, выходит, семена. Такого мужика, что семена жрет, утопить мало.
Один из вновь подошедших — заходили к Ивановым теперь уже не столько купить, сколько слушать — вдруг выпалил с недоверием и ехидцей:
— Да как же ты сам-то в бандитские края заехать не испужался? Они ж, бандиты, как звери… Так ведь о нас комиссары говорят?
Ягунин только плечами пожал.
— Как не боюсь? Меня ж люди послали! Всем обществом сложились, чтоб пропитание закупить. А вообще-то, всякий человек по-своему живет. Кто торгует, кто пашет, кто на коне скачет… Кому, значит, что нравится.
Загалдели. У двери двое зло сцепились: «И верно…» — «Что верно-то?» — «А то!»
— Это точно, нравится зайцу от волка бегать, — воскликнул высокий парень с косой, падающей на глаз челкой и редкими пшеничными усиками. — Так и мы…
— Ты, Красюк, того, не очень, — приглушенно буркнул заросший седоватой бородой мужик. — Тебе что? Тебе можно еще и поскакать. А у кого рты голодные по углам… Гомон усилился.
— Глядишь, и нынче не отсеемся, все скачем, ветра ищем в поле.
— Пос-с-стой, пос-с-той, неужто влас-с-ти на пос-с-сев дают? — Отпихивая локтями других, к Ягунину пробился коренастый, как комель, повстанец.
Мишкиным товаром никто уже не интересовался. Две бабы сунулись было в сени, но их турнули: попозже зайдете, сороки…
— Дают. Со всей России везут, — убежденно говорил Мишка. — Вот только бы зиму народу перегоревать. Все наладится, вот увидите.
— Для кого наладится… — с горечью забубнил кто-то в толпе. Красюк, тряхнув светлой челкой,
