такие длинные, как у нас, и вовсе нет бородавок на горле. Она страшно сильна и недавно еще победила в единоборстве одного сатира… Он вынужден был прыгать от нее в Кинеис.
— Глубоко было в том месте?
— По пояс, и около берега было довольно грязно. Сатиресса боялась замочить или запачкать свою белую шерсть, а потому и не прыгнула в воду вслед за ним. Кажется, она стала искать на берегу камень, а сатир в это время успел скрыться в тростнике.
— Ты врешь, мой друг, и что-то скрываешь… Где же встречаются эта девчонка и сатиресса?
— «На песчаном мысу, где растут тростники, недалеко от устья реки», — запел вполголоса Гианес отрывок из какой-то человеческой песни; затем он засмеялся неестественным, деланным смехом и убежал.
Молча и пристально глядела ему вслед Пирсотриха.
«Мальчишка влюбился в эту белую сатирессу. Впрочем, нет, сатиры редко нас любят. Скорее всего, ему нравится та молоденькая нимфа, о которой он говорил… Надо будет ее посмотреть», — думала сатиресса, почесывая свои плоские мохнатые бедра.
Гианес лежал на нагретой солнцем скале и травкой дразнил богомолку. Насекомое отмахивалось передними лапами, сердито пятилось, но вовсе покидать место, где находилось, не желало.
«Вероятно, как я, поджидает кого-нибудь», — подумал молодой сатир и прислушался… По сторонам трещал сплошной хор кузнечиков; в соседней долине блеяли козлята; в небе пищал, плавая на широко раскинутых крыльях, высматривающий добычу ястреб.
«Не пойдет сегодня, пожалуй», — решал Гианес, озираясь по сторонам.
В это мгновение послышались легкое постукивающие шага, и внизу, на каменистой тропинке, пересекавшей долину, показалась Пирсотриха.
Рыжая шерсть сатирессы золотилась под солнечными лучами. Она шла, обмахиваясь клейкой веточкой черного тополя, мелькая в кустах и спугивая порой притаившихся в вереске куропаток.
Гианес, припав к траве, внимательно следил за сатирессой, и, когда она, пересекши долину, исчезла за холмистой грядой, юный полубог смешно слез со скалы и, пригнувшись, побежал по ее следам…
Сомнений быть не могло, Пирсотриха отправлялась к устью реки искать Аглавру и Напэ…
Она проснулась рано, и первой мыслью ее была юная, серебристая нимфа. Недавний разговор с Гианесом разом всплыл в уме Пирсотрихи. Ей страшно захотелось поймать синеглазую Напэ, душа которой была так покорна, ласкать и баюкать ее на своих мозолистых твердых коленях, сделать серебристую нимфу своей подругой…
Созданный воображением Пирсотрихи образ этой нимфы властно стоял в ее разгоряченной голове. Чтобы освежить ее, сатиресса подошла к ручью, стала среди густых прибрежных кустов на колени и наклонилась к темной воде. Оттуда взглянуло на нее бледное, худое лицо с заострившимся носом и короткими непослушными кудрями.
У Пирсотрихи стало тяжело на душе, и она, зажмурясь, решительно погрузила голову в холодную влагу… Легкая, приятная дрожь пробежала по спине сатирессы, и она открыла глаза. Каменистое дно было покрыто мелким песком.
Серебристая рыбка испуганно блеснула в зеленоватой воде и скрылась под корнями. Два черных жука на самом дне отнимали что-то друг у друга, царапая лапками по тонкому слою ила. Маленькие пузырьки воздуха светлой струйкой поднимались на поверхность.
Пирсотриха вынула голову и, запрокинув ее, поднялась на ноги и стала вытряхивать воду из длинных, покрытых золотистым пушком, заостренных кверху ушей. Холодные капли текли у нее по спине и по груди… Это было так приятно…
Вымыв все тело, освежённая, она выжала мокрые волосы и легкой походкой направилась берегом ручья к тем местам, где, по словам Гианеса, происходили свидания белой сатирессы и Напэ…
Гианес не упускал ее из виду, то прячась в кустах, то припадая к земле. Его план понемногу исполнялся. Надежда и радость заставляли биться сердце молодого сатира.
«Словно какая-то птица поет и прыгает в моей груди, — сказал он сам себе. — Когда Пирсотриха отнимет у нее Напэ, моя богиня станет грустить и одиноко бродить по долинам. Издали я буду играть ей печальные песни на свирели Антема. Ее тронет моя преданность, и она полюбит меня. И я буду счастлив, потому что сердце мое принадлежит ей…»
И он полз, как змея, среди вереска, приподнимая порой голову, чтобы следить за тонкой фигурой сатирессы, решительно шагавшей впереди.
Ухо его жадно ловило человеческую мелодию Пирсотрихи…
Пирсотриха немного дней потратила на поиски Напэ.
Знакомые нимфы указали ей ту, имя которой после трагической смерти Антема стало известно всем обитателям леса и гор. Выследить юную нимфу в часы, когда она ходит на свидание, было уже легко…
В одно ясное утро рыжая сатиресса залегла в кустах у берегов Кинеиса, твердо решившись схватить и унести подругу Аглавры, когда она пойдет к месту встречи с дочерью Пана.
Ждать пришлось ей недолго. Вот зашуршала трава и показалась стройная дочь Кинеиса с венком из белых цветов на золотистых кудрях. Не доходя до Пирсотрихи, нимфа остановилась, с улыбкой склонясь к двум голубым мотылькам, ласкавшим друг друга на пышном желтом цветке.
Сатиресса почувствовала, что сердце ее бьется, словно желая выскочить прочь из груди. Несколько мгновений лежала она неподвижно, сдерживая дыхание и закрыв глаза…
Сделав над собой усилие, Пирсотриха решилась и, встав на ноги, спокойным шагом пошла к склонившейся над мотыльком наяде. «Гианес прав: с нимфами надо быть смелым», — пронеслось в ее голове.
— Это ты, Аглавра? — обернулась нимфа, заслышав за спиной шаги сатирессы. — Кто ты? — тотчас спросила она, заметив ошибку.
— Такая же сатиресса, как и твоя беловолосая Аглавра. Только я не притворяюсь божеством и не обманываю неопытных девочек.
— Меня никто не обманывал. Красота и великолепие моей подруга не нуждаются в ухищрениях и обманах, — гордо ответила наяда.
— Красота Аглавры и есть уже обман с ее стороны, — не потерялась Пирсотриха, — за красотой ее скрываются звериная злоба и совсем не божественная жестокость. Разве позабыла ты, как поступала она с юным Антемом?
— Не вспоминай мне этого страшного дня. Мне тяжело! Не подымай в моей голове ужасных картин того, что случилось… Он лежал на песке, неподвижный, с залитым кровью лицом, по которому ползали темные мухи!.. Я содрогаюсь!.. — И Напэ закрыла руками свое хорошенькое лицо и приготовилась плакать.
Сердце застучало в плоской груди Пирсотрихи, в глазах пошли красные пятна.
«Самое время!» — шепнул кто-то в ее голове.
— Я унесу тебя от этих тяжелых дум и кровавых воспоминаний! — с жаром воскликнула сатиресса и, привычной рукой охватив стан юной наяды, подняла ее от земли и помчалась к лесу.
— Ай! Куда ты несешь меня? Стой! — кричала в ужасе Напэ, и звонкий голос ее летел по долине, а эхо ближних холмов повторяло неясные звуки ее испуганных возгласов.
— Я скрою тебя там, где ты позабудешь свою страшную подругу и ее мрачное дело… У берега моря, под высокими скалами есть пещера. Мелкий светлый песок ласкает в ней ногу. Из мягкого пуха белых гагар и тоскующих чаек сделаю я тебе ложе, и ты заснешь на нем, убаюканная моею лаской и мерным шепотом моря… Не бойся меня, прекрасная Напэ… Не рвись! Я хочу тебя только спасти от жестокой Аглавры! Ведь она и тебя убьет, как убила когда-то Антема!.. Я спрячу тебя, и никто из людей или богов тебя у меня не отнимет… — и сатиресса на бегу покрывала жадными короткими поцелуями бок и колено наяды.
— Я боюсь тебя! — кричала Напэ. — Отпусти меня. Я тебя не желаю!..
Но Пирсотриха не обращала внимания на крики испуганной нимфы и мчалась, прижимая к себе ее тонкий трепещущий стан. Стуча по камням, впиваясь в мягкую землю, быстро мелькали раздвоенные копыта сатирессы.
