Диксон – мыс Челюскин
Съездил в поселок, чтобы подстричься и купить для личных нужд чай и кофе.
Полубокс (без одеколона) – 74 копейки. С «Шип-ром» – 158 копеек. Интересно на Диксоне вспомнить, что «Шипр» происходит с Кипра.
Парикмахерша хвалила местную милицию.
Полярники Диксона решили подарить атомоходу «Арктика» белого медвежонка (атомоход первым должен был прийти сюда и открыть навигацию). И в ожидании прихода чуда двадцатого века медвежонок жил в милиции: «Отсидел в холодной», – сказала парикмахерша. И отказалась от чаевых, которые я совал взамен одеколонной надбавки (не люблю и никогда не любил одеколоны всех марок, кроме «Тройного»).
«Тройного» не оказалось. Не удалось потом купить чаю и кофе – нет.
Закончил дела на берегу за час, а рейсовый катер должен был отходить только через три.
Сидел и грелся на полярном солнышке, ел апельсиновые вафли и решал вопрос: идти шестьсот метров до могилы Тессема или не идти. И не пошел, -чтобы не лгать самому себе, что, мол, мне идти туда охота.
В ковше между Угольным причалом и берегом торчали из-под воды надстройки затонувшего буксира. Тихо было. На базальте прибрежных скал красовались похабные надписи мореплавателей, имена их судов и даты посещений.
Увы и ах, но там сохранились и мои инициалы, намалеванные свинцовым суриком в 1953 году!
А из цензурных надписей я обнаружил такое стихотворение:
«Бич» – от «бичкамер» – безработный моряк. Слово исчезло уже давно. Потому, вероятно, старомодному сочинителю ответил современный:
На следующее утро поехали в штаб Западного сектора на инструктаж. На южных берегах острова Диксон кое-где снег.
Вылезли на остров.
Фома Фомич:
– А земля-то в прогалинах темная, нормальная.
Капитан «Софьи Перовской»:
– Да, чернозем.
Фомич:
– Вчера ходили в магазин, так она, земля, прямо теплая.
Я:
– Это угольная пыль, Фома Фомич. Здесь ледоколы бункеровались от самого дня их рождения.
Идем дальше по мосткам тесовым. Травка в щелях между досок – не пропадает зеленое-то в Арктике! Торчит – живучая природа…
Фома Фомич:
– Трава! А? Козу нормально можно вырастить, а?
Капитан «Перовской» (молодой, сдержанный, замкнутый):
– И козла. Чтобы козе не скучно было.
В штабе Анатолий Матвеевич Кашицкий – начальник Западного сектора.
Лет шестьдесят, широкая и узкая полоса на погончиках, не курит, ни разу не надевал очки.
Солнце просвечивает комнату с картами трассы на стенах. Цветные кальки шелестят под карандашами младших сотрудников.
Обстановка. Тяжелая впереди обстановка. Сутки чистой воды до кромки. Потом мощная перемычка в проливе Вилькицкого, потом – черный ящик: в Восточном секторе за 125-й параллелью стеной еще стоит лед.
У кромки встретит «Капитан Воронин», и будем болтаться в полыньях до конца августа.
Следовало выходить из Ленинграда на месяц позже, но у Ленинграда задача – выпихнуть суда в арктический рейс. У Мурманска – выпихнуть из Мурманска. У штаба Западного сектора – выпихнуть из своего сектора. Об этом и говорим в кабинете Кашицкого, когда ждем обратный катер. Фомич нудит о слабости правого борта в районе машинного отделения. Рассказывает о встрече в Дрогденском канале с бывшим капитаном «Державино» Шониным («Самый знаменитый архангельский капитан!» – это Фомич путает морского Шонина с космонавтом). И как Шонин предупредил в Дрогденском канале по радиотелефону о слабости борта. И как он, капитан Фомичев, хотел из Мурманска дать предупредительную РДО, но потом не дал, так как дублер (я) его отговорил, но теперь, ввиду тяжелой ледовой обстановки, он считает долгом – как бы чего…
Кашицкий скучает, но терпит привычно. Наконец тихо говорит, что если попал в зубы ледоколу, то как к крокодилу. О том, была или не была водотечность, ледокол спросит; про винто-рулевую группу – тоже; а вот уж если, не дай бог, что-нибудь с «Державино» случится, тогда уж ледокол будет индивидуальностью вашего борта интересоваться персонально.
