Спустился к Акивису. Он не спал. Говорит сквозь какой-то стон-выдох. Глаза ясные, но дико меня напугал.
— Очень хорошо, что не Юшаром пойдем Боюсь его. Там переходные створы подлые. Я на них два раза подсел. Это по моей инициативе там теперь обязательно лоцпроводка и лоцманская станция на Вайгаче…
Я вышел на цыпочках, ибо не было, нет и никогда не будет в Югорском Шаре лоцманов. Бредит.
Доложил, конечно, Юрию Александровичу. И мы оба за башки схватились. И побежали к доктору.
Док Борис Аркадьевич. Лет сорока, первый раз в моря, опять временный.
Утверждает, что проходил стажировку на подлодках. Но при этом говорит, что на лодках не бывает повышенного уровня углекислоты и что там никогда не капает с подволока…
Я посоветовал ему эти свои наблюдения опубликовать. Не знаю, правильно ли он меня понял, но не обиделся. Сказал, что любит книги и даже знает лично одного писателя.
Но вот то, что пишущий врач давно в эмиграции, док не знал.
В 18.30 подошли к Карским Воротам. Получили распоряжение Штаба ждать ЛК «Диксон».
«Диксон» подошел в 22.00 и предложил ждать «Индигу», с тем чтобы провести сразу обоих. Но мы ждать не стали, пошли сами. Осторожно раздвигая льдины и форсируя отдельные перемычки, прошли нормально от Чирачьего к мысу Меншиков и от него на норд-ост к чистой воде.
На «Индиге» капитаном мой лучший друг Лева Шкловский.
Лев Аркадьевич Шкловский — лучший капитан БМП, и его фотопортрет уже лет двадцать висит на Доске почета у пароходства.
На «Индиге» я плавал дублером капитана в 1984 году. Таким образом Лев спасал меня после инфаркта от врачей.
У Франции не нашлось двух-трех адмиралов, которые желали бы геройски умереть в бою, как требовал их знаменитый император Наполеон. В результате Нельсон загнал самого Бонапарта в снега России — в лапы Кутузова. Хотя французский унтер-офицер успел самого Нельсона «наконец доконать» — как заметил адмирал, упав на палубу «Виктории».
В результате его привезли на родину только через несколько месяцев в бочке с коньяком. А на сооружение ему Трафальгарского мемориала в Лондоне денег у благородных британцев не хватило, и наш царь-батюшка выдал им дотацию — во как!
Приказ себе: найти и изучить скульптуру Микеланджело «Пьета» — единственное произведение, на котором он высек свое имя.
Мне всегда был дорог сон, то есть красота и книги.
Бесполо-середняцкая книга Роландо Кристофанелли вполне заслуживает пустозвонного предисловия лауреата Ренато Гуттузо. Я вырезал из книги фото скульптурного портрета Микеланджело и повесил его в каюте над койкой у изголовья. И меня не смущает страшный взгляд Буонарроти, тем более глядит он мимо всех нас -на Млечный Путь. Никто, насколько мне известно, из его героев не улыбается, но и не плачет. Когда скорбь и страдания могучи, тут не до слез. И настоящая великая радость бытия спокойно обходится без улыбок и смеха. А в лице самого Микеланджело более всего обыкновенного упрямого упорства.
В ноль сменил мастера. Он задержался в рубке — предупредил о повышенном внимании — по прогнозу лед. Туман. Стал я у правого окна. Что-то светится справа градусов сорок над горизонтом. Присел — исчез проблеск. Решил, просто отблеск на стекле. Но все-таки удивился. Очень уж отчетливо. Может, луна? И нырнула в облака…
Юрий Александрович стал говорить про предисловие к моему двухтомнику Жени Сидорова. Понравилось ему предисловие. Стал говорить, что еще что-то Сидорова читал. Я перевел разговор на Колбасьева. Это когда он сказал, что я спины не разгибаю над машинкой. Вот я и растекся про Колбасьева, что, мол, пишу предисловие к его книге. Не хочу говорить, что веду здесь дневник.
И тут мы одновременно увидели с правого борта на курсовом градусов двадцать здоровенную льдину — метров тридцати. Она бело лучилась в тумане и густой ночной тьме.
— Лед! — сказали мы в один голос, и не без удивления. Ведь пару минут назад обшарили на трех шкалах, и никакого льда не было.
Я рванул телеграф на средний (был маневренный полный) и громко сказал второму помощнику Подшивалову, который в штурманской корпел над картой:
— Иван Христофорович, врубите прожектора! И носовой, и с рубки! Хочу рубочный поглядеть в боевой обстановке!
Потом откатил дверь и выглянул на крыло. Обняло сырым холодом, замогильным.
Нет льдины! А в небесах — луна сквозь тучи — как бледное пятно, как бледная замерзшая царевна… Обманулись! Оба! Вот какие штуки бывают. Четко видели здоровенную льдину, а это длинный отсвет от луны сквозь щель между облаками упал на черные волны.
— Луна! — сказал я Юрию Александровичу.
— Да, я понял уже! Я дал опять полный маневренный.
Капитан ушел из рубки, осердившись на коварную луну.
Приказа второму помощнику врубить рубочный прожектор я не отменял, но он покопался, покопался у пульта огней и затих. Я тоже молчал, начиная на него злиться.
Луна продолжала играть в прятки-то проглядывала, и тогда по горизонту в разных местах появлялись вполне натуральные льды, то растворялась в тучах, и тогда льды исчезали. Когда такое встречается в том районе моря, где предупредили о плавучих тяжелых льдинах, и когда туман находит каждые несколько минут, то нервирует.
В тройной ореол была одета луна, лучистая.
Иван о чем-то тихо и увлеченно разговаривал с рулевым. Мы шли пока на автомате. И рулевому нечего было делать. И все было мирно. Но второй помощник не включил и не опробовал прожектор, и этого не следовало забывать, хотя и хотелось забыть.
Около часа я отшагал по рубке взад-вперед, затем сделал очередное упражнение для шеи — двадцать круговых движений в одну и другую стороны, потом по пятьдесят раз согнул ноги, оттягивая носки. Желание мышечной нагрузки остается, и это хорошо.
Иван вдруг шагнул к радиотелефону и вызвал «любое судно, идущее в центре моря Лаптевых курсом на восток». Ответил теплоход «Харламово». Отметку этого теплохода я принял за симметричную засветку на экране радара, а Иван стоял с радаром впритык и легко обнаружил встречное судно. Вторые помощники поговорили о сроках разгрузки, очереди на нее в портах назначения, высоте воды на баре Колымы, обменялись опытом по сколачиванию ящиков для подборки в них рассыпанного картофеля и включении этих лишних ящиков в счет возможной нехватки груза. И только потом Иван спросил у встречного судна про ледовую обстановку в том месте, откуда «Харламово» шло.
С этого следовало начинать. Встречный дал границы четырех-шестибалльного льда на курсе. До него было еще далеко. Туман прочистился, и делать, вообще говоря, мне на мостике было нечего. Но и уходить не следовало, если капитан приказал бдить эту ночь. И только тут я заметил странный отблеск на мачте.
— Что мачту подсвечивает? — первый раз за все это время открыл я рот.
— Как что? Луна.
— Левый рей? Сзади свет, а луна справа впереди.
— А! Это кормовые погрузочные люстры горят, — небрежно объяснил Иван.
Тут я понял, что Подшивалов просто-напросто не ведает, где включается рубочный прожектор, а когда он шарил на пульте в темноте, то врубил по ошибке кормовые люстры. Любой моряк знает, что если впереди затемненной ночной рубки есть в носовой части судна освещенный предмет, то он должен быть затемнен, так как мешает наблюдению впереди. Иван люстры не выключил, давая тем понять, что они и должны, мол, гореть по штату. Я хотел опять промолчать, но помимо воли спросил:
— Почему не врубили рубочный прожектор?
— Я здесь врубил, а он, наверное, еще на рубке включается, — менее нагло объяснил Иван. И добавил явно для смягчения обстановки: — От него пользы не больше, чем от носового прожектора.
