Теперь летают навигационные спутники — звездочки, сделанные на Земле руками людей. И мощные волны радиомаяков проносятся над океанами, давая морякам свои пеленга. И радары смотрят сквозь ночную тьму и туманы. И эхолоты щупают дно. И то Время, которое раньше везли с собой моряки, храня его как величайшую драгоценность, укутав его в полированное дерево, в бархат, — хронометр, — теперь вообще можно не везти с собой, потому что сигналы Времени летят над планетой каждые несколько минут. А все-таки было что-то значительное, символическое в том, как берегли прежние моряки Время на борту своих судов, в бурях и штилях, на севере и в жарких морях. Полезно вспоминать о Времени чаще. Полезно смотреть на вечные звезды. Полезно знать, отчего Солнце бывает при закате таким пронзительно жутко красным… Конечно, и сейчас молодого моряка учат астрономии. И будут учить еще долго. Но близость к звездам уходит, как ушли в прошлое скрипучие парусники. Сейчас многие уже считают, что нет смысла тратить время, отправляя молодых людей в учебные плавания на парусниках. Лучше использовать время на изучение электроники и полупроводников. Конечно, полупроводники такая же интересная и романтическая частица Вселенной, как и далекий Альдебаран. Конечно, во всем вокруг найдется достаточно прекрасного для ума и чувств пытливого человека. Но только нельзя ничем заменить тот шум, который рождается в глубине деревянной корабельной мачты, когда в паруса ровно давит ночной бриз. Этот шум говорит о вечных тайнах природы простыми словами одинокой сосны.
06.00. Ровно на последних минутах вахты вышли изо льдов и распрощались с «Мурманском».
Напоминаю старпому, что надо проверить и продуть лаг — давно им не пользовались.
Думал, Спиро сам пойдет. Он посылает курсанта-практиканта, который, как и любой порядочный курсант, знать не знает ничего в электронавигационных приборах. И честно в этом признается. Тогда выясняется, что старпом сам не знает даже того, где на «Державино» шахта лага!
И вот ничего не знающий нудак все-таки посылает другого ничего не знающего продувать лаг. Занятная сцена (особенно для меня, который тоже знать не знает, где там у них продувается лаг).
Прогноз — шторм девять баллов от юга и юго-востока. Суда, идущие под берегом, будут прикрыты, а нам влупит по первое число — проложили курсы возможно мористее. И вот у Фомича очередные мучения: идти под берегом — там банки и проливы узкие; идти мористее — вжарит и будешь трепыхаться в свободном пространстве, как поплавок, — мы пустые идем, в балласте…
Все следующие сутки — гонки с «Гастелло» и «Устюгом» за место под солнцем Игарки. Кто вперед придет, тот первый под погрузку, тот раньше на две недели дома, — гонки клиперов из Китая на Лондон.
И у Фомича ретивое взыграло. В шесть принимает вахту у меня и говорит: «В восемь будет сто пятьдесят восемь оборотов!» И действительно, выдавил из Ушастика целых сто шестьдесят.
Но тут в коленках у него появилась дрожь.
Есть на карте корректорская правка красной тушью. Среди тридцати-сорокаметровых глубин корректура «25». Так вот Фомич прокладывает курс правее острова Столбового, ибо опасается, что это «2,5» метра, а не «25».
Солнце. Голубизна. Штиль.
И два силуэта судов, уходящих влево, срезающих угол, а он терзается над картой, где вдобавок есть и следы прошлых прокладок…
Так и не пошел человеческим путем, то есть за «Гастелло» и «Устюгом»!
Объясняет всем на мостике:
— Мне что, мне карьеру не делать… Это молодым, молодые рвут и мечут, вот, значить; а кто из моих-то одногодков больше других рвал да метал, так, значить, где они? А уже и нет их, этих-то, кто карьеру метал, — померли уже, значить… Это молодые пусть, значить… На сокращенный экипаж, значить, рвутся или чего… — разглагольствует Фомич.
Он слушает переговоры судов по радиотелефону об очереди на погрузку в Игарке, о правилах связи с берегом, о получении денег.
И комментирует:
— Так, значить, мы последние придем, а раз последние — чего нам теперь-то? Это вы — кто первые — шевелитесь, а мы посмотрим… — И он глубоко счастлив тем, что придет последним, что впереди куча других, которые и утрясут все сложные вопросы отношений с берегом, и уточнят ситуации с портом, а ему пока можно чесать щеку, стоя в пижаме на мостике, и разглагольствовать об отсутствии карьерных побуждений.
Но сквозь разглагольствование пропечатывается что-то грызущее его, мучающее.
Да, страхолюбие не подарит ни на миг покоя; покой страхолюбам даже не снится. Но оно ничего общего не имеет с четким осознанием страха в себе.
В последнюю встречу Юрий Дмитриевич сказал, что больше не пойдет в море: решение окончательное и бесповоротное.
— Почему?
— Я начал бояться, Витек.
— А раньше никогда и ничего не боялись?
— Это другой страх. Ты его еще узнаешь.
— Тогда для пользы дела пару слов.
— Шли на баре в Обь. И вдруг — страх. Обстановка вполне нормальная. Я раз двести там ходил в тумане и в шторма. Что за черт! Сказал старпому. Он повел судно. Я ушел в каюту. Все, Витек. Больше плавать не имею права. И обманывать себя не буду. Это — возраст, Витенька.
И больше в море он не пошел.
Я клянусь его памятью, что этот разговор был и все это правда.
Разве скажет такое слабый?!
Енисей, или «Сусанна и старцы»
30 августа вошли в устье Енисея.
До Игарки около суток. Там погрузимся досками и — домой.
Европейские речки добрее моря. Когда с зимнего моря входишь в Маас, Эльбу, Везер или Шельду, то кажется, что сразу можешь услышать мычание коровы и что все морские передряги остались позади. Конечно, такое недолго кажется — фарватер по какой-нибудь Западной Шельде сложный, — и хотя идешь всегда с лоцманом, но и сам смотришь в оба, чтобы не вывалиться из какого-нибудь белого сектора маяка и чтобы красный буй у кромки банки Спийкерплат оставить справа…
Входить в западноевропейские речки вечером при хорошей погоде, вообще-то, приятное дело. Близко мелькают на автострадах фары машин, разноцветными окнами светят жилые дома, небоскребы, красуются в лучах подсвечивающих прожекторов шпили соборов и башни церквей…
А лоцман — какой-нибудь мсье Пьер — болтает о том, что инфляция растет и ему скорее всего придется отправиться в Кению: там лоцмана-европейцы зарабатывают пока прилично.
Зима. Холодно. Но мсье Пьер одет в легкую курточку. И ты удивляешься, как и почему европейцы не умеют или не желают замечать зиму, хотя она достаточно дрянная, промозглая и гриппозная. Европейцы переживают зиму в легких куртках и с рюмкой бренди в желудке, но обязательно подняв у куртки воротник и укутав глотку здоровенным шарфом…
Енисей доброй рекой не назовешь. Он суров, как и то стылое море, которое осталось по корме. И ожидать мычания коровы с его далеких берегов не придет в голову. Подсвеченных соборов и небоскребов тоже здесь пока не увидишь.
Приняли двух лоцманов у Карги. Оба молодые, веселые, здоровенные и не дураки пожрать.
Лоцман только советчик. Ответственность с капитана не снимается, будь у тебя на борту хоть сотня лоцманов. Если куда вляпаешься, то судить будут тебя: «Судно всегда несет ответственность за возможную ошибку используемого им лоцмана».
Но с лоцманами, конечно же, легче дышать и этак немножко спадает с тебя напряжение.
Фомич (после обряда взаимных представлений):
