механик, 55 лет.
Сергей «из интеллектуалов», приглашал не раз к себе послушать музыку. Под угрозой надвигающихся репрессий за отказ от штивки груза перепугался и замельтешил, притащил справку о том, что в феврале перенес операцию и освобожден от тяжелой работы. Справку я порвал на его глазах и выкинул в иллюминатор. А разозлился я так еще и потому, что электромеханик так и не протянул кабель к «Капитану Беренгову», чтобы дать нам возможность разговаривать с Ленинградом через спутник.
Штаб приказал капитану лично явиться для обсуждения ситуации.
Пошел я. Снег, грязь. Очень трудно карабкаться по сопкам.
В оперативной комнате Штаба встречает меня человек весь в нашивках, чем-то смахивающий на Кальтенбруннера, всматривается в меня.
— А! — очевидно, узнал. — Мне настоящий капитан нужен.
— Придется вам побеседовать со мной. Согласно приказу начальника БМП я полностью заменяю капитана, который сейчас болен.
— Вы трезвый?
Я был трезв как тщательно промытое стеклышко, ибо находился в глухой завязке больше двух месяцев. А два месяца, проведенные в работе и полнейшей трезвости, это для меня то, что для нормального человека год в Карловых Варах, то есть нервы в замечательном состоянии.
— Вы почему отказываетесь две тысячи тонн картошки брать?
— Потому что не можем.
— Кубатура трюмов, товарищ Конецкий?
Узнал, сука! Сейчас он мне даст прикурить!
— Каких? — невинно спрашиваю.
— Всех.
Объяснил, что можем взять «без выхода на палубу» 100 тонн в номер один, 500 тонн в номер три, 800 тонн — в номер четыре, это учитывая осадку в 4,5 метра для прохода бара Колымы.
— Про осадку не думайте, выкиньте ее к черту из головы.
— Простите, не могу не думать. И с кем имею честь?
— Жеребятьев я.
— Очень приятно, что сразу на вас попал. Мне вот надо подписать технические акты о навале «Адмирала Макарова» на нас вчера.
— Подписывайте у юридического представителя. Инженер Суханов здесь? — Это начальник спрашивает у свиты.
— Здесь Суханов.
— Идите к нему сами. — Интонация явно такая, когда посылают куда как дальше, нежели к юристу.
Еще с одним удельным князем познакомился. Но посещение Штаба оказалось полезным.
Да, забыл еще такой фрагмент разговора.
Жеребятьев:
— Я сказал принести РДО, которое вы получили из пароходства.
Я:
— От Плотникова? О запрещении нам грузить здесь тяжеловесы?
— Да.
Тут я здорово протабанил, ибо забыл взять эти радиограммы. Попытался вывернуться, но получилось неуклюже:
— Радиограммы адресованы нам, а тайна переписки…
— Тогда сообщите номера этих РДО.
— Не могу я их помнить наизусть.
— Тогда идите вы…
— Всего доброго.
Пришла журналистка Галина Фомичева. Час проговорили. Все допытывалась, кем я себя больше ощущаю — писателем или судоводителем.
Старый вопросик. Обе эти профессии для меня — сестры. Не плавая, я не мог бы писать книги.
Честно говоря, морская работа в силу ее определенной и жесткой специфики за долгие годы приносит ограниченность. В этом виноваты и плохие книги на судах, и запаздывание информации, особенно в такие вот пиковые, как сейчас, моменты общественной жизни, и постоянная оторванность от берега, от крупных культурных центров, что для каждого человека, а для писателя особенно, не может не играть отрицательной роли.
Безнадежно скучно, если не открываешь форточку во весь разноцветный мир мира…
18.09. 05.20. Встал в такую рань, ибо в каюте остановились часы. Очевидно, не выдержали бесконечных переводов взад-вперед.
Когда открыл глаза, то представил себе, как «Макаров» разрывает свой вельбот о срез нашего полубака, и поймал себя на маленькой подлости, ибо почувствовал удовольствие от видения.
Утренний чай оказался вовсе нелепым — буфетчица тоже протабанила и никого не разбудила. Сардельки холодные и неочищенные.
Такое начало дня.
После того как Юрий из-за болезни перестал принимать пищу в кают-компании, старпом то и дело появляется на завтрак в подтяжках. Раза два я стерпел, а потом приказал являться в форме. Он невозмутимо объяснил мне, что надевает форму только в родном порту из уважения к мостику…
Наш эскулап приволок этакого московского Склифосовского — здесь бешеные деньги зарабатывает, невропатолог. Совместными усилиями сделали Юрию Александровичу новокаиновую блокаду.
Как только врачи исчезли, Юрий — мне:
— Схему навала начертили?
— Нет.
— Надо.
— Но мастер «Тикси» фото успел сделать! Отличные фото — прямо замедленное кино.
— К рейсовому отчету в пароходстве надо будет приложить. Николай Яковлевич Брызгин схемы любит.
— Это точно. Есть, будет чертежик.
— Что с оплатой перегрузочных работ?
(Разгрузка и погрузка не дело экипажа — дело портовых грузчиков, вообще «берега». Потому матросики — а в нашем случае штурмана и механики — должны получать деньги.)
— Главный диспетчер порта предложил полторы тысячи рублей.
— За шестьсот восемьдесят тонн?! Начальник порта мне обещал две с половиной тысячи.
— Это он вам обещал.
— Значит, лишнюю тысчонку разделило портовое начальство?
— Ясное дело. Посоветуете к прокурору идти? Мне хватит разговорчика с Жеребятьевым. И вообще, стоп-токинг! Вот вам снотворное, и конец связи, Юрий Саныч!
Он послушно проглотил горсть таблеток, для чего ему пришлось приподнять башку. И сразу от боли физиономия стала серее солдатских кальсон. Даже стон-писк прорвался.
Действует эта чертова блокада или чего-нибудь другое эскулапы кольнули?
Я посидел пару минут у его койки, прижимая голову бедолаги к подушке. Он вроде начал дышать спокойнее.
Но тут без стука ворвался в каюту начрации — принес с берега пачку радиограмм и передал устный приказ Штаба о подготовке судна к погрузке на палубу 12 тяжеловесов.
— Что?! — заорал мой капитан. — Викторыч, берите бланки! Диктую. От «Макарова» подорваны пятнадцать стоек правого фальшборта, пять стоек левого; деформирован планширь на баке, носовой части палубы. Мореходность не потеряна, но силами портовых мастерских повреждения не устранить. Брать на палубы тяжеловесы категорически отказываюсь… Записали?
— Да. Записал, — сказал я и передал его тело на все заботы айболиту.
Что дальше было?
