Мачты судов виднелись за последними городскими домами, за трамвайным кольцом возле магазина «Альбатрос»…
Как же эти дурацкие первые слова у Сереги? Ужасно смешная и талантливая стихотворная издевка над человеческой судьбой… Вот они! «Начищу зеркально ботинок, надену рубашку, как мел… Давно не имел я блондинок…» Стоп! Как говорил Сомов: «Не сучите ножками!» Так он говорил, когда подходила последняя ария.
Озорничающий поэт и матерый полярник дают мне совет и указ.
В конце концов — я или не я просился у Мирного на «Михаил Сомов» взамен заболевшего штурмана? Что, в конце концов, страшнее: полгода в антарктическом льду на «Сомове» или большой начальник и его секретарша?
Я перешел через бывшую Динабургскую улицу и начал подготовку к последнему бою там, где и намеревался когда-то начинать оформление увольнения по собственному желанию с обходным листком, — в библиотеке. Она в Доме культуры моряков.
Следовало обновить в памяти некоторые параграфы Устава о дисциплине работников морского транспорта СССР.
Если меня снимают с рейса, значит, меня наказывают. Если меня наказывают, должны сформулировать причину, найти и указать проступок.
Я поболтал со знакомыми библиотекаршами и сделал несколько выписок типа:
«…В качестве меры дисциплинарного взыскания Устав предусматривает увольнение, которое допускается только в отношении работников плавсостава судов и работников служб эксплуатации, мореплавания и портового надзора, допустивших нарушения, угрожающие безопасности мореплавания. В этом случае согласия ФЗМК профсоюза не требуется».
То есть выгнать меня из пароходства без волокиты с профсоюзом возможно только в том случае, если я нарушил МППСС или, например, засадил свой пароход в неразводную часть моста Лейтенанта Шмидта, обрушив ее на речной трамвайчик. Но ничего такого не было.
Значит, дойдем и до профкома и превратимся в последнего слюнявого кляузника, но сдаваться не имеем права.
Я взял такси и покатил домой, чтобы выполнить предписание Сереги Давыдова: начистить зеркально ботинок и надеть рубашку белее, чем мел. Я ведь одет был так, чтобы с выпиской из приказа сразу явиться на судно, а там на тебя может свалиться самая неожиданная работа — не в парадной же форме являться на пароход, который судорожно заканчивает погрузку генеральным грузом на Арктику.
Такси возле дома отпускать я не стал, нужно было беречь в себе решительность. Нельзя идти в пасть большому начальству, суча ногами.
На всякий случай принял таблетку элениума.
Дурацкая вспыльчивость бывает мне, к сожалению, свойственна в самые неподходящие моменты. А нужны были ледяная, арктическая холодность и выдержка.
Через полчаса ошвартовался у главного здания пароходства, находясь в приличной форме.
Первая проблема — секретарша. Она вполне может вообще не доложить о том, что какой-то тип, без всякой предварительной договоренности, рвется к большому начальству и по вполне невразумительному вопросу.
Вторая проблема — сам начальник. Он вполне мог оказаться в обкоме, или в Москве, или уже даже и в Нью-Йорке. И еще он спокойно мог отказать мне в приеме — больших, государственных дел у него полным- полна коробочка. Ну и еще он мог помариновать меня в приемной часика три-четыре: совещание, профком и т. д. и т. п. А уже потом, даже любезно извинившись, укатить в обком, Москву или Нью-Йорк.
Каким-то чудом секретарша доложила обо мне сразу.
Каким-то чудом начальник принял меня минут всего через пятнадцать.
Каким-то чудом у него в кабинете никого не было.
И я ступил на ковер, мысленно уже благодаря начальника за его терпимость. Ведь положение его было не из легких. За что и почему меня снимают с рейса и наказывают? За недисциплинированность?
«Всякое нарушение дисциплины при исполнении служебных обязанностей, как и всякое нарушение правил поведения на судах, пристанях, в портах и на служебных территориях других предприятий и организаций, которое совершено не при исполнении служебных обязанностей, являются служебным проступком. За совершение служебного проступка работник морского транспорта подвергается дисциплинарному взысканию».
Действительно, книгу я писал не при исполнении служебных обязанностей, но и не на пристанях, судах, служебных территориях других предприятий и организаций. Чего мне влепить? И под каким соусом?
— Садитесь, — сказал начальник. — И постарайтесь короче.
Мы не были знакомы. Начальник недавно занял это место. С прошлым-то начальником я был более- менее знаком.
Я объяснил, что решился беспокоить, потому что неожиданно снят с рейса и в кадрах никто не может указать причину этого явления.
— Мне доложили, что вы написали какой-то пасквиль на работников флота. Надо разобраться. Разберемся, и поплывете.
Начало, первые фразы у меня, конечно, были подготовлены.
— Месяц назад мне вручили поздравительный адрес, подписанный и вами. В адресе от службы мореплавания перечислены все мои прошлые книги. Значит, прошлые книги работали правильно. Даже если я нынче ошибся…
— Если капитан один раз топит судно, то больше ему ошибок не надо. Вернее, мы просто не дадим ему возможности ошибаться, потому что никогда не дадим судна. Мы его просто отдадим под суд.
Я мог бы попытаться объяснить большому начальнику, что в нашем деле надо уметь и ошибаться. И даже иногда следует заставлять себя ошибаться специально, преднамеренно. Без ошибок не познаешь, как следует для писания, жизнь.
Шишки, синяки, фингалы не зря называют фонарями. Они иногда высвечивают такие жизненные закоулки в себе и жизни, которые без них так никогда и не увидишь.
Но я решил, что начальника не хватит для осознания таких парадоксов. Чего доброго, решит, что я и в море начну ошибки специально лепить.
— Никто не может запретить вам судить меня. Все газеты и журналы к вашим услугам. Вы можете судить и сечь меня публично — на глазах у всей страны. Вы можете пригласить любого морского журналиста и рассказать ему свои замечания о моих ошибках. Это будет только полезно другим маринистам.
Терпеть не могу этого слова. Но, как я объяснял в свое время Ямкину, дело совсем не в том, что Фома Фомич — капитан и моряк. Дело в том, что таких фомичей еще пруд пруди на всех ступенях нашей администрации. И не только на капитанов я телегу катил. Но этого многим из них я не мог и не смогу объяснить. Ну, что поделаешь! Время мне судья, и больше никто на этом свете.
— Если сочтем нужным, сами напишем. Не беспокойтесь. И без журналистов обойдемся.
«Уставом о дисциплине работников морского транспорта СССР определены следующие дисциплинарные взыскания: замечание; выговор; строгий выговор; оставление без берега на срок до пяти суток; перевод на другую, нижеоплачиваемую работу на срок до трех месяцев или понижение в должности; списание с судна (с последующим переводом на судно более низкой группы или на береговую работу с учетом профессии или квалификации на срок до 1 года); списание с судна с изъятием диплома на звание специалиста морского торгового флота СССР с предоставлением работы с учетом профессии или квалификации; увольнение».
Ничего не годится! Ну, не посадишь же этого типа на пять суток без берега! А ежели увольнять, то он пойдет писать жалобы в профсоюзы — в трудовой книжке-то у него ничего, кроме благодарностей и двух орденов. По партийной линии его надо крыть, но для этого время нужно — собрать партком, подготовить персональное дело…
Мне искренне захотелось высокому начальнику помочь…
— Значит, вы сами мой опус не читали? — спросил я.
— Нет, — сказал начальник, и по его интонации я понял, что он от отвращения ко мне и читать никогда не будет.
— Понимаете, парадокс в том, что вышло всего два номера журнала. Два! А повесть напечатана будет в
