Ну, а Коля был не амбулаторным, а штатным больным этого заведения — госпитальные штаны короче воробьиного носа, куртка длиннее фрака — знакомая любому нашему страдальцу клоунская больничная униформа.
Принято говорить «седой как лунь». Но, во-первых, я не знаю, что такое «лунь». Во-вторых, от «луни» веет уже настоящей старостью, а нам недавно перевалило за полсотни. В-третьих, Коля имеет хотя и абсолютно седую, но густую и красивую шевелюру.
— Белое море, «СС-4138», мемуары Витте?! Помнишь?
— А, Витек, — говорит он без всякого оживления или видимой радости. — Пойдем в садик, посидим возле морга, там уютное местечко есть — среди старых лип.
— Такая встреча! — говорю. — А ты даже и не удивляешься!
— А чего удивляться? Если бы я тебя в абортарии встретил, то удивился, а тут — полная закономерность, — и наконец-то залился своим беззвучным смехом.
— У тебя что? — спрашиваю, как все больные на свете.
— А, так, пустяки — ИШБ. А у тебя?
— Пасть. Повыпадали зубки.
— Ну, здесь тебе живенько вшибут новые на старые места по штатному расписанию, если, конечно, блат есть. Читал я твои писания, читал, прости, только все это душистая вода, легкий аромат с модной яблочной нотой или мыло туалетное ГОСТ восемнадцать дробь триста двадцать шесть дробь семьдесят восемь, парфюмерно-косметический комбинат «Северное сияние». Пользуешься после бритья «Яблоневым цветом»?
— Нет.
— Шесть рублей жалко? Вот тут и сядем. Куришь?
— «Космос».
— Ну, давай я туда вместе с тобой слетаю. Свои в палате забыл.
Мы присели в прелестном уголке, в глухой пустынности, на каменные ступеньки под доской с пожарным инвентарем. В секторе нашего обзора было шестнадцать лип, их ветви изящно склонялись, напоминая покатостью женские аристократические плечи. Среди клинических лип рос один дуб. Здесь было так безлюдно, что даже какая-то пчелка жужжала. И порхала над густой травой бабочка-капустница.
— Адмирал? — спросил я.
— Откуда догадался?
— А физиономия у тебя какая-то бабская. Я иногда замечаю, что у некоторых адмиралов часто почему- то так получается. От сидячей жизни, наверное, от малодвижения.
— Ну, движения мне хватало, а контр-адмирала получил при отставке. И ни разу орлов не надевал. Н- да, Витя, великие писали ямбом, хореем, амфибрахием и другими антабусами, а ты для своей белиберды изобрел вовсе новый стиль — гамус.
— Коля, брось ты мои писания. Надоели критики до смерти.
— А если я сам пишу?
— Что? — с ужасом поинтересовался я, ибо отставные флотоводцы заваливают бредовыми мемуарами.
— Мемуары.
— Н-да. Что, делать нечего? Сам-то еще служишь где-нибудь?
— Не служу, и делать, действительно, нечего.
— Ну, если твои мемуары такие же серьезные, как рапорты о пожарной лопате, то дай почитать. Если нет, лучше не надо.
— Увы, Витя, серьезные.
— А хоть помнишь свои двадцать два замечания по пожарной лопате на «СС-4138»?
— Что-то помню.
— Я их сохранил.
— Если будешь публиковать, отметь, что при повторной проверке лопаты мною, отставным контр- адмиралом Дударкиным-Крыловым, было обнаружено еще двадцать два замечания.
— Хорошо, Коля, отмечу.
— Могу подарить еще штук шестнадцать замечаний по дефектам пожарного лома. Этого вот, — он ткнул пальцем в пожарную доску над нами. — Тиснешь в «Труде». А мемуары у меня здесь. Взглянешь?
— О чем хоть они, Коля?
— Об израильско-египетской драке.
— Ты там был?
— Мед-пиво пил.
— Неси, — сказал я. — Только при зрителях, под взглядом живого автора читать не буду. Возьму домой.
Он принес. И с души моей упал камень, ибо было в мемуарах страничек десять.
— В таком случае, адмирал, можешь сидеть здесь и наблюдать за выражением моего лица. Вытерплю, — сказал я. — Но лучше все-таки читай своего Пушкина: про пироги и телятину.
«Первый раз смерть прошла рядом не в море, а на суше, когда он на джипе добирался к месту службы. Машину атаковал истребитель, все выскочили и залегли. И Советник подумал:
„Я боевой командир, а лежу вверх задом, уткнув рожу в песок, и боюсь поднять голову. Что получается?“
Он поднял голову и увидел точку над шоссе. Она увеличивалась стремительно и беззвучно. Истребитель опережал грохот своих пушек и пулеметов.
Спутники лежали тоже, уткнувшись лицами в пустыню.
Пустыня перехлестывала кое-где шоссе песочными языками-зализами, как снеговые заструги — гладкие льдины в Арктике. Снаряды дырявили песок и покрытие шоссе. Одиноко торчал на пустынном шоссе джип с распахнутыми дверцами. Всплески разрывов не дошли метров двадцать.
Самолет исчез.
— Кажется, он улетел, — сказал Советник. — И кажется, я все-таки поглядел ему в лоб, ребята.
Спутники зашевелились.
Все были целы.
Песок шуршал тихо, умиротворенно, по-приречному. Вдали просматривалось море. Шоссе было очень черное, шершавое и прямое.
Когда долго нет сильного ветра, песок в пустыне делается коричневатым — обгорает на солнце.
Потом-то он много видел разной смерти. И трупы египетских пехотинцев с касками на лицах. И трупы разведчиков и минеров, которые пошли опознавать тела погибших товарищей. Их обязательно требовалось опознать, потому что семьям погибших полагалась пенсия, а семьям пропавших без вести она не полагалась. И египтяне тщательно опознавали убитых. И на его глазах разведчики сняли каску с головы убитого и взлетели на воздух вместе с трупом. Под каской израильтяне оставили мину-сюрприз. Израильтяне знали, что арабы будут опознавать убитых.
После разведчиков опознавать пошли саперы. Двое саперов, правда, тоже подорвались. Мины были заложены с дьявольской хитростью.
Потом он видел смерть морячков с тральщика, погибших в бурунах среди кораллов, — объеденные акулами тела. На стыке Суэцкого и Акабского заливов акул хватает. Особенно между Курдагой и Шармшейком.
Накануне Советник был на тральщике — принимали задачу. Задача была отработана прилично, на боевых постах был порядок, оружие египтяне держали в хорошем состоянии, и даже в кубриках и гальюнах было вполне прилично.
Тральщик дрался до последнего, но его зенитки не доставали четырех тысяч метров, на которых кружили, сменяя друг друга, французские „Миражи“ и американские „Скайхоки“. Берег не смог прикрыть тральщика. Корабль продержался около часа. Самолеты атаковали бомбами и „нурсами“, но не очень удачно: кораблик даже успел сняться с якоря и пытался маневрировать по маленькой бухточке за островами Гевтон.
Первые месяцы он служил на берегу. Приходилось заниматься малознакомым делом: налаживать
