Если ему велели рот на замке держать, он его не раскроет, даже если я крикну: «Твое здоровье, дружище!» Наберитесь терпения, Василий Борисович, он скоро прибудет к вам.
И действительно, через какое-то время Макаренков обнял и поцеловал в обе щеки сошедшего с трапа приземлившегося на аэродроме Курильска «Ту-26» Прасолова.
Адмирала не сопровождали ни адъютант, ни какие-либо офицеры, и уже это само по себе было весьма удивительно. Он сам нес черный портфель, и Макаренков был просто поражен тем, что ручка его была прикреплена цепочкой к запястью Прасолова. Обычно так перевозили дипломатическую почту с секретными документами.
– Угощу тебя осетром в тесте со сметанным соусом и солеными грибами, – сказал Макаренков, усаживаясь вместе с гостем в салон черной «Волги». – А блины, Николай Семенович, – пальчики оближешь! Повар у меня, Геннадий, старшина второй статьи, ну просто гений! Если тебе кто-нибудь в Москве или Ленинграде вкуснее блины испечет, что ж, можешь меня при всех вруном обозвать.
– Замечательно, дорогой ты мой Василий Борисович, – вежливо ответил Прасолов, мысли которого занимали сейчас совсем другие проблемы. – Я здорово проголодался в дороге. Осетр уже в духовке?
– Да уже небось, дружище, хрустящей корочкой покрылся.
– Тогда быстренько поедим и слетаем к Яковлеву. – Прасолов откинулся на спинку сиденья.
Короткий путь от аэродрома до штаба военно-морской базы вел через запретную зону. В глухом уголке гавани покачивались на воде три японских рыболовных катера, задержанных и пригнанных сюда потому, что их экипажи имели наглость забросить сети в советских водах. По испытанному советскому методу, рыбаков сперва намеревались обвинить в шпионаже и освободить лишь после долгих переговоров с представителями японского правительства на острове Хоккайдо. Советское руководство, осуществляя свою политику в этом регионе, руководствовалось следующим принципом: Южные Курилы мы никогда не отдадим, пусть японцы хоть каждый день демонстрации устраивают.
– Ты прибыл по поводу Яковлева? – с огромным интересом спросил Макаренков. – С инспекцией? Только между нами: не люблю я его. И никаких контактов мы с ним не поддерживаем. Существует он сам по себе и своих людей муштрой так изводит, что они скоро вместо кваса свои слезы пить будут. Уж очень противный человек этот Яковлев.
– Полностью с тобой согласен, Василий Борисович. – «Волга» остановилась возле штаба, и Прасолов, крепко прижимая к груди портфель – казалось, он в любую минуту ожидал покушения, – кряхтя вылез из машины. – Но главком, по всей видимости, к нему иначе относится. Я привез новые приказы для него.
Макаренков был неприятно удивлен и даже не хотел скрывать этого. С каких это пор адмирала заставляют доставлять документы капитану третьего ранга? Может, тем самым Прасолова просто хотят унизить? Может, это конец его карьеры?
– А если они захотят, чтобы ты ему еще и еду подавал?
Но Прасолов в ответ на эти горькие слова даже глазом не повел и лишь меланхолично покачал головой.
– Для него наступают тяжелые времена, – сказал он.
– Людям его хуже уже никогда не будет. – Макаренков скривил в усмешке рот. В его квартире вкусно пахло можжевельником и жареной рыбой, и Прасолов с довольным видом раздувал ноздри.
– Ты слышал, что американцы на атолле Уэйк затеяли?
– Откуда? Я если и получаю информацию, то об эпидемии гриппа во Владивостоке. Ты мне также ничего не сообщаешь.
– Не имею права, дружище.
– Ну так что там с американцами? Небось испытания ядерного оружия? Или новых ракет?
– Никто ничего не знает, в этом-то вся и беда! Проводили авиафотосъемку, и, судя по фотографиям, часть атолла превращена в огромную стройплощадку. И вроде они еще через лагуну широкий фарватер прокладывают.
– Никаких американцы для себя выводов не сделали. – Макаренков расстегнул мундир и сел за накрытый стол. Вестовой в белом кителе заглянул в комнату, увидев адмирала Прасолова, вытянул руки по швам и после его благосклонного кивка снова исчез. – Зачем они углубляют лагуну? Хотят провести туда крупные военные суда? Но это же полный бред! Сами себе ловушку готовят. Неужели их Пёрл-Харбор так ничему и не научил? Там же их корабли в один ряд выстроились, и никуда им нельзя было из бухты вырваться? А теперь они хотят то же самое на атолле Уэйк устроить? Остается только руками развести.
– Там еще кое-что происходит. – Прасолов опять вожделенно втянул в себя ароматы кухни. Вестовой внес огромное фарфоровое блюдо, на котором горой громоздились золотистые, пахнущие майораном[17] блины. Секрет их приготовления повар был готов унести с собой в могилу и не выдал бы его, наверное, даже под самыми страшными пытками. Он унаследовал его от своей покойной матери. Она была родом из богом забытой деревни на Амуре, где женщины издавна славились своим кулинарным искусством и готовили так, что их мужья за едой забывали обо всем на свете.
– А самое отвратительное, – продолжал Прасолов, – то, что три дня назад американцы объявили весь район мореплавания вокруг Уэйка запретной зоной.
– Совсем обнаглели. – Макаренков потер руки. Вестовой осторожно начал раскладывать блины по тарелкам. – В Тихом океане не они одни плавают. Если каждый вдруг объявит своим море или океан… Ну и американцы! Атлантика – сфера их интересов, Тихий океан тоже, если мы в Средиземное море пару кораблей направляем, сразу такой шум поднимается… Еще, чего доброго, они на Черное море или на Байкал вздумают претензии предъявлять. – Он чуть наклонился, аккуратно свернул сочащийся маслом блин, воткнул в жирный ком вилку и полоснул по нему ножом. – Думаю, нам нужно что-то предпринять, Николай Семенович. Докажем им, что в Тихом океане есть место и для советских кораблей. А то взяли и вот так запросто целую акваторию запретной зоной объявили. Да мы просто войдем туда, и все. Догадываюсь, какие ты бумаги привез, то-то портфель цепочкой к запястью прикрепил. А может, Главный штаб мои корабли пошлет? Чудесный бы заголовок получился: «Соединение адмирала Макаренкова дает отпор наглым притязаниям США». И я бы хоть немного жизнь свою разнообразил, уж больно она у меня здесь унылая.
– Не горячись, Василий Борисович. – Прасолов впился зубами в блин и даже закатил глаза от восторга. Соленая рыба, от которой внутри все горело, буквально тающий во рту блин, щекочущий ноздри аромат… –
