– Ерунда! Его нравоучения я щелкаю, как орешки.
– Неприятности с Дорлахом?
– Он наш адвокат, а не моя нянька.
– Тогда Рената?
– Старая девица? Гельмут, подумай!
– Во всяком случае, ты дрейфишь возвращаться домой один. Хорошо, теперь я здесь и прикрою тебя с тыла. – Он взял сигарету, протянутую Бобом, и закурил. – Старый Адамс упал потом на зарытую могилу и вцепился руками в землю…
– Очень драматично. Наверное, видел что-нибудь подобное по телевизору. Такое всегда действует. – Он скосил глаза на машину Хансена. Девушка прижалась лицом к стеклу и смотрела на него.
– Бывают моменты, когда очень хочется дать тебе в морду, – произнес глухим голосом Хансен.
– Особенно тогда, когда нужно показать себя героем.
– Что ты хочешь сказать?
– Кто эта малютка в твоей машине?
Лицо Хансена потемнело. «Этого следовало ожидать, – подумал он. – Как коршун на мышь, бросается Боб на каждую симпатичную девушку. Здесь это было несложно». Но Хансен и не пытался ее скрывать.
– Это не малютка, а Ева Коттман, сокурсница из Аахена, изучает химию.
– Ты о ней никогда ничего не рассказывал. Прятал ее. Симпатичная девочка. Ножки длинные, блузочка рельефная, ротик, специально созданный для поцелуев…
– Воздержись от своих сексуальных характеристик! Именно поэтому, чтобы не подвергать ее твоим оценкам, я никогда не упоминал о Еве.
– Ага. – Боб Баррайс помахал в сторону машины, мимо Хансена, и улыбнулся своей знаменитой лучезарной улыбкой. – Ах вот как? А что она делает во Вреденхаузене?
– Хочу представить ее дяде Тео, – сухо ответил Хансен.
– Он ведь уже вышел из этого возраста!
– Еще одно подобное замечание, и ты получишь!
– Спокойно, спокойно, Гельмут. – Боб Баррайс ухмыльнулся и выпустил колечками дым. Он долго тренировался и делал это виртуозно, чем очень импонировал молоденьким девушкам, которым нравилось в нем все. – Значит, дело серьезное. Хочешь на ней жениться?
– Потом, может быть. Сначала она должна узнать, куда попадет.
– Вот тебе раз! Ну, конечно, Баррайсов нигде нельзя показывать…
– Я обязан дяде Тео своим образованием…
– А я тебе дважды своей жизнью! Тонкий намек, а? Ты любишь Еву?
– Да.
– По-настоящему?
– Что значит по-настоящему? Я хочу на ней жениться.
– Значит, не флирт?
– Нет.
– Вот моя рука. – Боб протянул ему свою правую руку. Хансен в недоумении посмотрел на нее:
– Что это значит?
– По рукам, старик. Пари. Самое позднее, скажем, через четыре месяца, к 31 июля Ева станет моей любовницей и будет лежать у меня в постели в Каннах!
Прошла минута, похожая на затишье перед взрывом. Хансен изменился в лице. Оно стало бледным и каким-то угловатым. Глаза из голубых превратились в серые и холодно сверкнули. Коварная улыбка Боба также застыла. Неожиданно он понял, что зашел слишком далеко и игра может обернуться катастрофой. Но отступать было поздно. Оставалось лишь мужество отчаяния.
– Сегодня ли, завтра, до 31 июля или вечно, – проговорил тихо Хансен, – запомни одно, Боб: если ты дотронешься до Евы, если ты, похотливая, безмозглая скотина, приблизишься к ней и потащишь в свою постель, я возьму назад то, что подарил тебе – твою жизнь! Ясно?
– Ясно, ясно. – Усмешка Боба превратилась в маску. – В тебе нет спортивного азарта, Гельмут. Можно же было заключить пари…
– Я убью тебя, как бешеную собаку.
– И ты думаешь, я боюсь тебя? – Боб хрипло засмеялся. – Мое пари остается в силе! К 31 июля Ева – моя любовница. Даже если ты спрячешь ее в дремучем лесу, я найду ее!
– А я тебя!
– Принято! Моя жизнь – против Евиной. Какова сделка? Я знаю, что ты никогда не сможешь убить меня. Ты – никогда!
– В этом случае – не раздумывая и с радостью!
