медикам. То, что большинство покойников лежат в гробу разобранные на запчасти, как старые автомобили, знают лишь немногие близкие родственники…
– Старик, не болтай так много… ближе к делу. – Боб Баррайс закурил новую сигарету. Пальцы его при этом немного дрожали. Чокки искоса следил за ним.
– Нервы? – спросил он.
– Твоя болтовня нервирует меня. Так что с нами?
– Итак, в Германии продажа хороших трупов почти невозможна. Можно было бы, конечно, откупить их у родственников и перед захоронением заменить в гробу на мешок с песком… но ни один университет не купит у нас труп без официальных бумаг. То есть мы должны отступить в Италию…
– Италия? – Боб Баррайс уставился на Чокки. – Это же утопия.
– Для тех, кто незнаком с предметом. – Чокки самодовольно улыбнулся. Он гордился теми оперативными и всеобъемлющими приготовлениями, которые провел. По основательности они были на уровне генштаба, просто шедевр продуманности. – Ты когда-нибудь бывал на Сицилии?
– Да, и не раз.
– И в районе Валлелунджо?
– Никогда не слыхал такого.
– Это горная область на Сицилии, где козы вместо молока дают соленую воду, поскольку их вымя плачет от одиночества и нищеты…
– Очень остроумно.
– Очень плодотворно для нашей фирмы! – Чокки положил Бобу на колени таблицу с расчетами. Это были зловещие подсчеты рентабельности «Анатомического торгового общества». Цифры, которые подсчитывали доход от мертвецов. Предварительный итог смертельного ужаса.
– Я навел справки: пятьдесят тысяч лир для этих бедняков – целое состояние. За пятьдесят тысяч лир они продадут любого мертвеца, с доставкой на дом. Разумеется, только нельзя спрашивать, откуда они взялись.
Боб Баррайс смотрел на бумагу. Он не читал – колонки цифр прыгали перед глазами, как черные блохи.
– Это на немецкие деньги примерно триста марок.
– А мы будем продавать их за сто тысяч лир.
– Это не бизнес.
– На это нужно смотреть со спортивных позиций. – Чокки сложил расчеты и снова убрал их. – Важно чувство, что делаешь то, что до тебя не делал никто. Боб, вот ведь в чем соль. Главное – перевернуть вверх дном буржуазный мир, разогнать спертый воздух, пусть даже трупным запахом. Он же лучше, чем пыль, которая забивает легкие.
Боб резко поднялся. Труднообъяснимое чувство удерживало его от этой сделки с Чокки. Конечно, его весьма прельщала необычная идея прийти однажды к дяде Теодору и сказать: «Дорогой дядюшка, не такой уж я безнадежный, каким ты меня всегда выставляешь. Я тоже могу зарабатывать деньги своими руками. Вот десять тысяч марок – доход от проданных трупов». Все же в глубине души он был слишком труслив, чтобы ввязаться в эту авантюру. Разумеется, это был бы триумф – увидеть, как побледнеет дядя Теодор, упадет в обморок добрая, любимая мама и запричитает Рената Петерс, эта вечная девушка: неужели это плоды моего воспитания? Но для Боба Баррайса было проще мчаться на гоночном автомобиле, лететь в санях по обледенелым стенам или прокладывать на водных лыжах сверкающие борозды через озеро Лаго Маджоре, чем путешествовать по Италии с трупом в багажнике.
– В чем дело? – спросил Чокки, когда Боб вскочил. – Тебя что, так возбудил наш план?
– В нем много прорех, через которые уходит вся суть.
– В нем нет ни единой прорехи! – Чокки распирала гордость, что он и здесь все теоретически продумал, вплоть до мельчайших деталей. – У меня есть заказ на трех мертвецов. Обещал я пока только одного… Я считаю первую сделку пробной.
– Ты сумасшедший, Чокк, – пробормотал Боб.
– Большая проблема – транспорт. Мы должны добраться из Сицилии в центр Италии. Но и здесь я нашел первоклассное решение: пластиковый мешок и ящик с надписью «Кемпинг Интернэшнл», оборудованный внутри как холодильная установка. – Чокки подождал похвалы Боба, но, когда та не последовала, тоже поднялся с лавки. – Мы скоро должны начать торговлю, – произнес он обиженным тоном. Его тщеславие жаждало одобрения. – Или ты хочешь стать книжным червем у Кайтеля и K°?
Боб Баррайс молча покачал головой. Как ни странно, он неожиданно вспомнил о Марион Цимбал. О ее честной нежности, о ее представлении о любви, о ее мире, полном романтики, в то время как сама она по колени увязла в трясине действительности. Он почему-то вспомнил о таких не имевших к его жизни никакого отношения вещах, как сжигание напалмом вьетнамских детей, голод в Индии, о церквях со звучащими хоралами, в которых священники читали проповеди и собирали средства во имя мира, в то время как мир выбрасывал миллиарды на все более совершенное, ужасное, действенное оружие. Вопреки всякой логике он подумал о трупах жертв голода в Биафре, о детях, похожих на стариков, а потом о бале для наездников, устроенном Промышленным клубом, который, по слухам, обошелся в 150 000 марок и на котором собирали деньги в пользу Биафры, Было собрано 3427 марок и 28 пфеннигов, а всадники и всадницы в своих сшитых на заказ красных охотничьих костюмах еще и аплодировали этому. Он вспомнил о маленьком греческом острове, к которому он однажды выплыл со своим другом Алкибиадесом Софастосом на его моторной яхте, – унылый островок под белым, раскаленным солнцем, но на нем все же жили люди.
Люди как черные пауки… Рыбаки каждое утро возвращались с моря и делили между собой жалкий улов, женщины в черных одеждах, как привидения, сидели в хижинах, а дети стояли на берегу и дивились на белый корабль, как на сказочное чудо. Софастос, сын судовладельца из Патр, бросил тогда детям маленькую связанную сетку с сотней драхм, и Боб Баррайс был свидетелем того, как высокий мальчик ударом камня сбил с ног счастливого ловца сетки и, оглашая окрестности победными криками, помчался в прилепившуюся к скалам деревушку.
