– Нет. Я был в Каннах. Это вам известно. И вы должны сказать доктору Самсону, как бы ни развивались события, что я был в Каннах, и нигде больше.
– А что произошло в действительности? – Доктор Дорлах наклонился, взял сигару из ящичка кедрового дерева и закурил ее. Этим он дал Бобу время подумать, окупится ли доверие. Сквозь дым первой большой затяжки он посмотрел на молодого Баррайса: – Ну? Какое оружие мне выбрать. Деньги или параграфы?
– Ни то, ни другое. Ложь, опровержения, угрозы подать иск за клевету. – Боб Баррайс наслаждался растерянностью доктора Дорлаха. – Я вам все расскажу, доктор. Но, если хоть один звук вырвется из этой комнаты, все узнают, что вы каждую субботу спите в Эссене, в гостинице «Рурская жемчужина», с фрейлейн Хильман. По воскресеньям с ней спит дядя Теодор. Я не думаю, что в этом вопросе вы могли бы договориться…
– Я всегда знал, что вы свинья, Боб.
– Знание – сила! Не будем забывать эту мудрость. Так вот, слушайте, доктор…
Через полчаса доктор Дорлах распрощался и ушел с приема. Он выглядел несколько бледным и рассеянным. Хаферкамп, провожавший его к машине, – это была единственная возможность поговорить наедине – спросил без обиняков:
– Что он натворил?
– Ничего.
– Не говорите ерунды, доктор. Я же вижу, что вы выведены из равновесия. Это может таить опасность?
– Нет.
– Вы гарантируете?
– Я могу за это отвечать. «Пока еще, – подумал доктор Дорлах. – Сегодня еще могу. Но сколько времени понадобится этому Бобу Баррайсу, чтобы превратить всех нас в развалины?»
Он быстро отъехал, и Теодор Хаферкамп глядел ему вслед, пока красные задние огни не скрылись в ночи.
«Что-то должно случиться, – сказал он себе. – Боб Баррайс никогда не должен унаследовать предприятия. Что же, все мы напрасно вкалываем?»
Перед верхней прихожей, в которую выходили комнаты его матери, Боб натолкнулся на Ренату Петерс. Она явно караулила его.
– Мама в своем салоне? – спросил он.
– Нет. Она заперлась. – Рената Петерс загородила Бобу дорогу, когда он хотел мимо нее пройти в спальню матери. – Не ходи, Роберт. Не делай этого…
– Чего? – Боб резко остановился.
– Твоя мать боится тебя. Она не желает тебя видеть, во всяком случае не сегодня. Она плачет…
– В другом состоянии я ее и не видел. Слезы на глазах, задушевный голос, олицетворенная «Матер долороза».[5] Значит, она не хочет меня видеть?
– Нет, Роберт.
– Но именно сегодня она нужна мне.
– Тебе нужна твоя мать? Это что-то новое.
– Я хочу только посмотреть на нее… хочу молча посмотреть на женщину, в чреве которой я вырос и которая выдавила меня потом из себя в эту гнусную жизнь! Я хочу посмотреть на нее, чтобы почерпнуть силу. Силу ненависти. Это единственное, что вдохновляет меня.
– Ты действительно внушаешь страх, Роберт.
– Ты тоже боишься? Моя Ренаточка, так тщательно мывшая славному мальчику штучку, которую так страстно желала тетя Эллен? Когда ты, собственно, заметила, что мальчуган превратился в мужчину? Никогда, скажи, никогда? Вы все это не заметили. Сколько тебе сейчас лет?
– Сорок три. – Она покачала головой. – Во что ты превратился?
– В то, что вы все из меня делали: в наследника! Вы только при этом не заметили, что кладете свои головы под пресс! Я выжму вас по последней капельки пота. А теперь иди к любимой, жалующейся, плачущей, душещипательной маме и скажи ей, что ее сын опять уехал. Куда? В бордель… Тогда у нее будет повод лишний раз помолиться!
Он повернулся и легко сбежал по лестнице. Рената Петере устремилась за ним. В большом холле она догнала Боба.
– Когда я могу поговорить с тобой? – спросила она. – Наедине.
– Напрасный труд, Ренаточка. – Боб Баррайс злобно усмехнулся. – Я на тебя не польщусь.
– Я хочу поговорить о Лутце.
– Заткнись! – цыкнул на нее Боб таким голосом, что она испугалась.
– Его отец каждый день приходит сюда. Я
– У старика не все дома. Это каждый знает. Выкини его коленом под зад, но только оставь меня в покое.
– Все это не так просто, Роберт. – Рената Петере крепко держала его за рукав. – Я размышляла над этим.
– Ты? – Это должно было прозвучать насмешливо, но в голосе было больше злости. Боб посмотрел на
