не поймали. Об этом он вообще не заботился — настолько здорово Эмма все придумала и спланировала. Странное ощущение, охватившее его, не имело ничего общего со странным местом, в котором они устроились на ночь. Эмма испытывала такое же чувство. Джимми лежал молча, пытаясь понять, что же с ним происходит. Наконец его осенило.
— Эм! — прошептал он. — Я не почистил зубы!
— Понятное дело, — отозвалась Эмма. — Зубы-то чистят после ужина — а где он, наш ужин?
Оба тихонько рассмеялись.
— Завтра, — заверила его Эмма, — мы все организуем еще лучше!
Дома они никогда не ложились спать в такую рань. Но Эмма, как и Джимми, чувствовала себя совершенно изможденной. Наверно, думала она, у нее анемия из-за дефицита железа. А может, это стресс. А может, голова кружится от голода, и клеткам мозга не хватает кислорода для роста, и… Она сладко зевнула.
На самом деле причин для тревоги у Эммы не было. Просто слишком уж трудным выдался день. Трудным и необычным. И вот она лежала в тишине и темноте огромного музея, ощущая рядом тепло Джимми. Тишь, большая и мягкая, как одеяло, окутала их с головы до пят. Брат и сестра дышали ровно и спокойно. Эмма больше не думала о стрессе и кислороде. Теперь в голове у нее роились тихие и теплые слова: мех, пух, уют, чай с вареньем… Даже шаги ночного сторожа не нарушали, а лишь подчеркивали убаюкивающую тишину, словно припев колыбельной…
Шаги смолкли, а они все еще лежали тихо-тихо, не шевелясь. Потом прошептали друг дружке «спокойной ночи» и провалились в сон. Спали они как всегда спокойно, не ворочаясь, и их никто не заметил.
(Разумеется, Саксонберг, балдахин над кроватью тоже сыграл свою роль.)
Глава 4
На следующее утро Эмма и Джимми проснулись совсем рано, еще до рассвета. В животах у обоих было пусто и плоско, как в выдавленном тюбике от зубной пасты. Надо было поскорее вставать и прятаться в безопасное место, пока сотрудники музея не пришли на работу.
Ни Джимми, ни Эмма не привыкли подниматься в такую рань, тем более такими неумытыми и голодными. Одеваясь, они не разговаривали, только дрожали и ежились. Этот особый предрассветный холод знаком каждому, кто встает слишком рано. Он одинаков и зимой и летом, потому что исходит не снаружи, а изнутри. Видимо, в любое время года что-то внутри нас прекрасно понимает: глупо вставать, когда утро еще не настало. Эмма особенно не любила тот миг, когда пижама уже снята, а белье еще не надето. Поэтому, перед тем как переодеться, она всегда раскладывала белье на постели, чтобы влезть в него как можно быстрее. И сейчас она тоже так сделала, но, натягивая маечку, помедлила, с наслаждением вдыхая чудесный аромат стирального порошка и чистой хлопчатобумажной ткани. Свежие запахи всегда были у Эммы на втором месте после изысканности и красоты.
Когда они оделись, Эмма прошептала на ухо Джимми:
— Прячем вещи — и по кабинам!
Они решили рассовать портфели и футляры по разным тайникам. Возможно, какой-нибудь смотритель что-то и обнаружит — но ведь не всё сразу! А метки со своими именами Эмма и Джимми сняли со всех вещей еще дома. Но это догадался бы сделать любой ребенок, который хотя бы месяц в своей жизни смотрел телевизор.
Эмма спрятала скрипичный футляр в саркофаге. Саркофаг был гораздо выше Эммы — Джимми даже пришлось подсадить сестру, чтобы она могла дотянуться. Это был древнеримский мраморный саркофаг с красивой резьбой и без крышки. Портфель Эмма пристроила за гобеленовой ширмой в зале французской мебели. Джимми хотел было припрятать свое имущество среди египетских мумий, но Эмма сказала, что незачем так усложнять себе жизнь. Египетское крыло Метрополитена находилось чересчур далеко от их спальни, и добираться туда пришлось бы с такими трудностями, что проще уж сразу в Египет. Поэтому Джимми пришлось засунуть футляр от трубы в огромную погребальную урну, а портфель примостить за драпировкой, служившей фоном для какой-то средневековой статуи.
А вот ящики всех старинных столов, буфетов и комодов зачем-то были заперты наглухо — ни один из них не хотел выдвигаться. Похоже, музейных работников совсем не заботило, удобно ли Джеймсу Кинкейду.
Команда «по кабинам» означала: пора снова отправляться в туалетные кабинки, чтобы переждать опасное время, когда музей еще закрыт для посетителей, но уже открыт для сотрудников. Джимми и Эмма умылись, причесались и даже почистили зубы. А затем потянулись тоскливые минуты ожидания.
В то первое утро брат с сестрой еще не знали, когда именно сотрудники Метрополитена приходят на работу, поэтому заняли свои позиции задолго до десяти. Эмма терпеливо ждала, и в животе ее было так же пусто, как в музейных коридорах перед открытием. Есть хотелось больше всего на свете, но она изо всех сил старалась не думать о еде.
А вот Джимми в то утро допустил досадную оплошность. Услышав звук текущей из крана воды, он подумал, что музей уже открыт и кто-то из посетителей просто зашел в уборную. Джимми взглянул на часы. Было пять минут одиннадцатого — а ведь музей открывается в десять. И он спокойно вышел из кабинки. Но оказалось, что это никакой не посетитель, а уборщик, который набирал воду в ведро. Он как раз наклонился, отжимая швабру, — и тут вдруг неведомо откуда перед ним появились ноги мальчика, а следом и сам мальчик.
— Ты откуда взялся? — спросил уборщик.
Джимми улыбнулся:
— Мама говорит, что ей меня Бог послал.
Он учтиво поклонился и вышел, в восторге от того, что лицом к лицу столкнулся с опасностью и так достойно вышел из положения. Ему не терпелось рассказать эту историю сестре, но на голодный желудок Эмме трудно было в полной мере оценить его находчивость.
Ресторан при музее открывался только в одиннадцать тридцать, а кафетерий и того позже. Не в силах ждать, они вышли из музея и направились прямиком к уличному кафе-автомату. Джимми отсчитал двадцать пятицентовых монет и половину вручил Эмме, а половину оставил себе. Купив себе бутерброд с сыром и кофе, он мгновенно проглотил то и другое, но ни капельки не наелся. Поэтому он сказал Эмме, что можно, если она хочет, купить еще два пирожных по двадцать пять центов. Эмма, которая съела кашу и выпила ананасовый сок, объяснила брату, что он неправильно питается: на завтрак надо есть завтрак, а не полдник. Джимми в ответ заявил, что все это глупости и нужно смотреть на вещи шире.
Эмма и Джимми учли все ошибки вчерашнего дня. Зная, что поесть им удастся не больше двух раз, они купили пакетики крекеров с ореховой начинкой и рассовали по карманам: это на вечер. А пообедать они решили в музейном кафетерии, примазавшись к какой- нибудь группе школьников. Этих групп там было полным-полно — выбирай любую. Если раствориться в толпе, твоего лица никто не запомнит.
Вернувшись в музей, Эмма объявила, что им невероятно, немыслимо повезло. Им выпала удача: каждый день они смогут узнавать что-то новое. Никогда еще, ни у каких других детей в мире не было такой возможности. Поэтому перед ними, Эммой и Джеймсом Кинкейдами, стоит задача узнать все обо всем, что есть в музее. Нет, не сразу, конечно. А понемногу, по порядку. (Вряд ли Эмма знала, что в Метрополитене более 365 тысяч экспонатов. Но даже знай она об этом, она все равно не отказалась бы от своего намерения. Эмма любила строить планы, и планы эти были такими же грандиозными, как и сам музей.) Каждый день они будут выбирать какой-нибудь зал и узнавать о нем всё. Первым выбирает Джимми, за ним Эмма, потом опять Джимми — и так далее. Точно так же, как дома они по очереди выбирали, что смотреть по телевизору.
Но Джимми думал иначе. Узнавать каждый день что-то новое — мысль совершенно бредовая. Такая
