Через два месяца из Петербурга последовал ответ. От имени собрания академиков предлагалось пенсионерам немедленно поехать на год в Италию. А о Федоте Шубине была приписка: «Что же касается скульптора Шубина, который находится в Париже у г-на Пигаля, то ему Собрание позволило остаться еще на некоторое время возле этого великого человека, имея возможность извлечь таким путем сейчас гораздо большую пользу, нежели в Италии».
Такое сообщение из Петербурга было мало утешительно для Шубина – оно угрожало отменой поездки в Рим.
Между тем время шло, и товарищи, приехав в Италию, посылали Шубину письмо за письмом. Они убеждали его торопиться и уверяли, что до самой смерти он будет жалеть, если не увидит трудов римских ваятелей и живописцев.
Одному, без товарищей, Шубину стало невыносимо скучно в Париже. Его тянуло в Рим. Расстроенный, он не мог продолжать работу над скульптурой «Прикованный невольник». Пигаль заметил переживания своего ученика и освободил его временно от работы, предупредив, чтобы он, пока не будет расположен к делу, не приходил в мастерскую.
Шубин обиделся и возразил:
– За время, которое нахожусь в Париже, я сделал очень мало. Мне надо подгонять себя.
Пигаль повторил свое предложение:
– Я достаточно знаю вас. Ступайте отдохните, а потом не принуждая себя, приходите, дело от вас не уйдет.
Отдохнув несколько дней, Шубин снова принялся за труд. Мысль о Риме по-прежнему не покидала его ни на минуту. После занятий он приходил домой, в пустую и неуютную комнату, и, перелистывая альбом с зарисовками своих работ, выполненных в Париже, тревожно думал о том, сможет ли он теперь добиться от Академии позволения примкнуть к своим товарищам, находящимся в Риме. А если добьется и приедет туда продолжать учение, то как на него посмотрят в Риме? Ведь там привыкли к античному искусству, там господствуют идеи Винкельмана – проповедника подражания античности в искусстве, а здесь, во Франции, ему кажется близким в творчестве Пигаля все то новое, что идет от самой жизни. Здесь наставления Дидро так убеждают его в справедливости его собственных мыслей о том, что искусство должно отображать жизненную правду.
В собственном альбоме взгляд Шубина особенно часто задерживался на тех зарисовках его работ, которые он считал лучшими. Вот рисунок с надгробного памятника, высеченного им из белого мрамора по заказу вдовы какого-то марсельского купца: два мальчика и женщина «в позе неутешного горя» оплакивают преждевременную кончину отца и супруга. Группа была выполнена далеко не ученически, но сам по себе «кладбищенский» заказ был не по характеру молодого скульптора. Фигурные надгробия, распространенные за границей, в России в ту пору совершенно отсутствовали, и Шубину такой обычай сохранения памяти об умерших был чужд.
Вторая зарисовка в альбоме была сделана со статуи «Отдыхающий пастух». Эта работа была более совершенной. Но статуя сделана из алебастра и послана в Петербург, в Академию. «Дойдет ли в целости? И будет ли потом отлита из меди?» – сомневался Шубин.
На зарисовке группы с фигурами «Бедности» и «Богатства» он остановил свое внимание. Эта работа казалась ему лучшей из всех. Группа была отлита из бронзы, позолочена и отправлена в Россию…
С прежней аккуратностью Федот Шубин посещал Королевскую академию и мастерскую Пигаля, но все же после отъезда товарищей в Италию ему стало скучно и он жалел, что вместе с ними не уехал в Рим. В воскресные дни Шубин бродил в раздумье по шумному парижскому базару. Жизнь в Париже казалась уже не столь заманчивой, как раньше, в первые месяцы пребывания. Желание попасть в Рим усиливалось. Идти снова к Дидро и просить его ходатайствовать об устройстве поездки в Италию Шубин находил неудобным. Голицын был в отъезде. Тогда он вспомнил слова Дидро о том, что в России находится знаменитый французский скульптор Фальконе.
«А не попробовать ли действовать через него?» – подумал Шубин и, обрадованный этой мыслью, обратился к своему учителю.
Но Пигаль не разделял его надежд.
– Разве вы не знаете, что я могу вам оказать медвежью услугу? Фальконе не любит меня, а я ненавижу его, – сказал он сумрачно и, подумав, добавил: – А вы попробуйте через секретаря Королевской академии Кошена. Он человек чуткий и вам не откажет.
Пигаль оказался прав.
Кошен отнесся сочувственно к намерению Шубина и тотчас же написал Фальконе…
В Петербурге по повелению Екатерины готовились поставить Петру Первому монумент. Еще в 1765 году князь Голицын получил от царицы наказ подыскать ей во Франции искусного скульптора. Голицын, предварительно сговорившись с мастерами ваяния, ответил Екатерине, что он имеет на примете четырех скульпторов на выбор: Фасса, Кусто, Файо и Фальконе. На следующий год, по желанию Екатерины, Фальконе приехал в Петербург. Десять месяцев он работал над малой глиняной моделью памятника и три года – над второй, большой моделью, гипсовой. Фальконе пользовался доверием Екатерины и ее приближенных, он имел авторитет и в Академии художеств. Работу над памятником Петру он обещал закончить в восемь лет. Скульптора просили поспешить и ему способствовали в работе. Против окон того дома, где жил и работал Фальконе, была устроена площадка с возвышением. Сюда ежедневно приезжал ловкий кавалерист на лучшем жеребце из царской конюшни и с разгона вздымал коня. Жеребца звали Бриллиант. Для Фальконе это была необходимая натура.
Ваятель иногда выходил из дома на ездовую площадку, любовался на Бриллианта со всех сторон и находил его вполне подходящим для аллегорического изображения России, поднятой Петром на дыбы…
Фальконе имел некоторое представление о русских пенсионерах, учившихся во Франции. Помнил он и фамилию Шубина по его скульптуре «Отдыхающий пастух», сделанной в Париже.
И когда знаменитый скульптор получил от Кошена письмо, то в свою очередь не замедлил обратиться с письмом на имя директора Петербургской академии. Мало того, он оторвался от работы и сам пришел в Академию художеств.
– Чему мы обязаны вашим посещением? – несколько удивленно и подобострастно спросили в Академии редкого посетителя.
