– Я-то? Я из Архангельскова города еду.
– Да на чем ты едешь? На своем брюхе посередь леса?
– Как? Я на лошади ехал. Кучер пьян, я пьян, обронили, видно. В кою сторону домой-то? Подвезите…
– Да уж придётся. Садись. Не погибать тебе стало.
Баба сошла с розвальней, уступив место главному пожарнику Коми области.
Ирин-Миш ткнулся носом в кошель с сеном и захрапел.
Утро и весь короткий день ехали лесным волоком до первой деревушки. На постоялом дворе в Пупе за самоваром путешественники стали понемногу приходить в себя.
Ирин-Миш протрезвел, вынул из-за пазухи в трубочку свернутую Почетную грамоту, расхвастался:
– Вот, в Архангельском, на краевом собрании дали. Золотые буквы. Все хлопали Ирин-Мишу. Всех рассмешил, весело было… Сам докладывал свои дела: лето было – дождь был, леса не горели – тушить нечего. По плану четыре пожара хотели тушить в Сыктывкаре – не было ни единого. В Выль-Горте по плану один пожар – было два. Мужики без нас потушили. Чего нам делать? Председатель спрашивает: «Чего, Ирин-Миш, целый год делал? Себя водкой тушил?..» «Нет, – говорю, – был один чрезвычайный факт». «Какой?» «Вот скажу… Поднялась тревога – лесной комбинат горит. Осень. Ночь. Темно. Красный огонь над комбинатом. Дыму не видно: ночь. Бочки, телеги, машины – всё поехало на пожар. Я на машине в трубу трублю. Берегись! Подъезжаем. Пожара нет. Луна большущая, краснущая с заревом взошла… Мы обратно. Берегись, задавим! Кричу: учебная тревога, учебная тревога!.. Люди догадались. В газете прохватили. Смех был. В Архангельском тоже хохотали». Председатель приказал: «Дать Ирин-Мишу грамоту за тушение луны!..»
Бывший вице-губернатор в тяжком раздумье проговорил:
– Господа, куда мы едем? Куда свои, кости везём? Чует сердце: подохнем в стороне от всякой цивилизации. Вот он «интеллигентный» представитель, тушитель луны, живой свидетель здешней культуры…
– Культуры? Культуры? – огрызнулся и ощетинился Ирин-Миш. – Всякая и культура бывает. У попа своя, у меня своя, у тебя своя. Нас вовек не учили. Тебя всю жизнь учили. Добро – тебе, мне – худо. Тебя не переспоришь. А вот давай сказки рассказывать! Ты ни единой не знаешь, а я всю дорогу до Сыктывкара буду сказки молоть, всё разные…
– Да мы и так, как в сказке: чем дальше едем, тем страшнее, – вставил Афанасьев.
Судаков молча думал о чем-то своём, разглядывал обстановку избы. Всё было до предела просто и бедно. Глинобитная огромная печь-кормилица. Она же обогревает, заменяет баню, лечит от простуды. Полати от задней стены уперлись досками-тесинами в воронец – на них вполне можно разместить десять ночлежников. Голбец с ходом в подполье… И всё прочее прикладное – своё самодельное, деревянное, берестяное, глиняное, не считая двух-трех чашек и медного, позеленевшего самовара…
И ещё приметил Иван Корнеевич в углу на божнице портрет Ленина. Он был наклеен на старую деревянную икону. Портрет простенький – приложение к «Крестьянской газете». Пониже портрета виднелась иконная церковно-славянская надпись: «Святый Стефан Пермский». Перед Ильичём висела на трёх шнурах лампадка. Она была нужна за отсутствием лампы.
Грустно от всего этого стало Судакову. «Всего только трое суток из Москвы, а какие перемены!.. – думал он. – А люди? Что за общество? И что ждёт меня там, дальше?..» Было над чем ему призадуматься. «И всё- таки, чёрт побери, интересно. Вынесу! За плечами – молодость, здоровье, сила… а впереди – труд, учение…»
На портрет Ленина и надпись под ним обратил внимание и Теодорович. Усмехнулся, сказал:
– А знаете, я не вижу в этой надписи кощунства: преподобный Стефан Пермский был передовой человек своего времени. Здесь, на Зырянской земле, он выполнял ту же роль, что Кирилл и Мефодий среди братьев славян. Колонизатор? Да, но в те времена и в тех условиях колонизация не была равносильна грабежу. Наоборот, передовые и сильные несли зачатки грамотности и культуры отсталым…
– Врёшь, поп! Врёшь!.. – не вытерпел Ирин-Миш, до этого споривший с бывшим вице-губернатором. – Где грамотность? Не было! Стефан Пермский полтысячи годов назад крестил зырян, церкви строил, а грамотность Ленин дал, с семнадцатого года!.. Вот твоя культура!.. Церкви были, школ не было.
– Ирин-Миш! Почему вы такой грубый, с нами на «ты», а ведь мы люди…
– Ну, и я людь! Что такое? И я тоже на «ты», не обижаюсь. В Коми все «ты», не говорят «вы». А ты с богом в молитве тоже на ты говоришь. Как это, помнишь: «Яко ты еси воистину Христос сын бога Живаго». А не говоришь богу «ваше» преподобие, сиятельство, превосходительство, ваше благородие, или господин бог. Нет, не говоришь. Вот когда много вас, я говорю «вы».
– Отчесал, отчесал батьку, – засмеялся капельмейстер, – ай да Иринарх Михайлович! Так ведь вас звать в переводе на русский?
– Совсем не так. Не говори, чего не знаешь. Надо правильно звать: Ирин-Миш – и всё.
– А если по-русски? – заинтересовался Судаков.
– По-русски не выходит никак. Верно, зовут меня Миш, Михаил. Я девкин сын: отца не было. Мать-девку звали Ириной. Её имя вместо отцова спереди ставится, моё сзади говорится: Ирин-Миш. Так по коми надо. Едете к нам – учитесь говорить по-нашему. Я был в Архангельском, говорил по-вашему. Я и сказки могу по- вашему, а лучше по-нашему…
– Расскажи хоть одну для пробы, – попросил Судаков.
– Одну нечего и говорить. Таким я не говорю сказок. Своим могу…
– А ты для хозяйки. За то, что она бесплатно тебя везла.
– Это не считается. На своей земле могу бесплатно. У меня бумага есть. На лесные пожары возить бесплатно, хоть тыщу вёрст по всей Коми-Му…
– Что значит Му?
