Вокруг стен монастыря на козлах развешаны промокшие сети.
Рыбаки как узнали, кто к ним пожаловал, всполошились. Даже пьяные протрезвели.
– Сам царь? Да не сон ли? Не сказка ли это?..
– За архимандритом не посылать. Ни звону, ни службы не надобно, – распорядился Петр. – А вот ты, отче, – обратился он к иеромонаху, – покажи нам святыню.
В монастырской церкви – сплошной мрак. В узкие окна, расположенные высоко от полу, видны только клочья серых облаков. А будь окна пониже – виднелись бы озеро, дальние берега, яркие закаты и восходы солнца. А тут – как в темнице.
– Старина-матушка, – тяжело вздохнув, проговорил Петр. – Строили почитай четыре века тому. Пустынники здешние думали, что, через такие окна видя небо, монахи и молящиеся будут помышлять только о том, что на небеси есть. А о земном и не помыслят. Неразумное содеяли зиждители. Не радует душу, не восхищает человека как тварь божью, а гнетет и давит. Воспретить надобно делать впредь такое строение. Чем же заняты ваши люди в праздное от молитв время? – спросил Петр иеромонаха.
– Собирают в монастырских деревнях подаяние, а пахоты нет, кругом вода. Малость рыбной ловлей для прокорму промышляем, царь-государь, да еще кружечным сбором…
– Небогато живете, и трудом, вижу, не обременены. Ловили бы рыбу да в Вологду продавали, и то бы дело было.
– Монашеское ли дело, царь-государь, торг вести?
– А монашеское ли дело – безделье да карты?.. Ваш покровитель святой князь Асаф на том свете не похвалит.
Спустившись по широким дощатым ступеням паперти, недовольный поездкой и посещением монастыря, царь по сплошному булыжнику, с опаской, как бы не споткнуться, и воевода за ним, и стольники, и охрана подошли к приплеску, где над потухшим костром остывал котел, наполненный рыбой.
– Наварили, так ешьте, а может, и меня попотчуете? Что ж, мужички, сробели да замолкли? Пошто вы меня пугаетесь? – обратился Петр к рыбакам.
– Да не то что пугаемся. Дивуемся мы. Как же, сам царь, и у нас? Да взаправду ли это? Давай, государь, с нами из одного котла уху хлебать, не брезгуй, мы тоже крещеные…
Петру подали большую деревянную ложку, в деревянное блюдо наложили нельмушки. Хлеба ломоть во весь каравай отрезали.
– Кушайте, ваше царское величество.
Царь хлебнул ухи. Хороша, хоть и без приправы. Нельмушка пришлась по вкусу, столько съел, что воевода позавидовал государеву аппетиту и тоже потянулся к котлу.
Любо рыбакам, что молодой, высокий и шустроглазый царь обходится запросто с мужиками. Ведь такое навек запомнится, рассказывать на всю жизнь хватит.
Наелся царь, вытер губы платком и сказал:
– Спасибо. Ну, а теперь хочу спросить вас – вижу, сыто вам тут живется, – чьи вы, кому приписаны, кто вам хозяин?
Отвечали кубенские рыбаки царю:
– Были мы по принадлежности воеводе Межакову приписаны вашей царской милостью, а потом нас под монастырь подвели, то бишь стали наши деревни монастырскими…
– У кого же вам лучше? У Межакова или у монастыря?
– А ни у кого не лучше, ваше царское величество. Мы своим трудом живем, что посеем, то и пожнем, что наловим, то и наше. А ежели архимандрит утеснять станет, то подадимся на черные государевы земли… По Двине к Холмогорам.
– Ишь какие! Недаром вы потомки новгородских ушкуйников да чудь белоглазая. Нет, вы не робкие. А ну-ка скажите, где ваши деревни, далеко ли?..
– Отсюда не видать. За пожнями, за курьями, на болотной стороне, около устья реки Кубены. Однако не столь далече. Левее Лысой горы на три версты. А отсель верстушек всего пять-шесть наберется, в одночасье можно махнуть туда, если царскому величеству взглянуть угодно. Там у нас, старики бают, в древнее время Грозный-царь три дня и три ночи в Лахмокурье гостил. Бурю-непогодь пережидал. Сперва на том месте крест поставили, а теперь и часовню срубили.
Все пять карбасов с царской свитой от Спаса Каменного вошли в устье Кубены. Шли против течения, задевая днищами за кусты затопленного ивняка. Свернули в какой-то приток. А там вдоль берега, в один посад, у самой воды крепкие бревенчатые избы с деревянными дымоходами и поперечными тулошными окнами. И во всей этой длинной, на две версты деревне ни одного деревца. На задворках – сосняк болотный уходит куда-то вдаль, к межаковской земле, дарованной боярину юными государями Иоанном и Петром за какие-то великие службы.
Пристали к часовне, к тому месту, где в свое время от бури Грозный-царь в шатре отсиживался.
– Видать, беспокойная душа была у Грозного-царя, если и сюда его заносило. Чего-то искал Иван Васильевич, искал и не нашел, – заговорил Петр с воеводой. – Одначе и мы дремать не станем. А Кубенское озеро ради игры корабельной нам мелко да и тесно…
Петр прошагал из конца в конец по деревне, никем не признанный. Ему так и хотелось, чтобы никто из лахмокурских не ведал о нем, кто он, и чтобы люди не сбежались смотреть на него, как на невидаль. Узнали лахмокуры и уточенские мужики о царском приезде к ним после того, как царев след простыл, а, узнав, не сразу поверили.
Обратно в село Кубенское проехали, миновав Каменный остров. Светлой майской ночью тронулись в Вологду. Вестовой гонец умчался вперед и по велению Петра заказал истопить архиерейскую баню.
На рассвете Петр помылся, попарился жгучим веником, выпил жбан квасу и, не мешкая, поехал в
