составленное графом Александром Сергеевичем для напечатания в самой малой толике экземпляров не для продажи…
В ту петербургскую слякотную осень после свадьбы, передав присмотр над строением собора первому своему помощнику академику Михайлову, Воронихин вместе с женой поехал, как он сказал ей шутя, в свадебное путешествие. Неблистательно было это путешествие в студеную и мокрую осень. И не ради удовольствия, а для дела отправился в путь Воронихин. Он побывал с Мэри около Выборга на побережье, где добывался каменотесами «морской» гранит для внутренних колонн собора. Установил правильность размеров гранитных глыб и, одобрив работу карельских мастеров, Воронихин поехал дальше, в Олонецкие края, на мраморные ломки. Там уже были подобраны разноцветные плиты для мозаичного пола. По шлифованным образцам архитектор мог представить себе красоту и добротность настила, по которому в Казанском соборе пройдут миллионы людей.
Потом супруги Воронихины побывали вблизи Гатчины в деревеньке Пудость. Там добывался основной строительный материал – пудостский камень. Люди, невзирая на сырую погоду, под косым, непрерывным осенним дождем трудились в глубоких карьерах, шаг за шагом отвоевывая у природы матерые глыбы покорно поддающегося камня. Здесь, на участке каменоломни, впервые повстречался и познакомился Андрей Никифорович с подрядчиком-каменотесом Самсоном Сухановым. Узнав о нем и делах его, Воронихин предложил Суханову из Пудости перебраться на строительство собора.
СТОЛКНОВЕНИЕ СТАРОВА С ВОРОНИХИНЫМ
Прошли первые два года подготовительных работ по строительству собора. Около двухсот раз заседала комиссия. Но заметного на строительной площадке еще ничего не показалось.
Третий год строительства Казанского собора был наиболее плодотворен. В этот год шестнадцатого мая по старому календарному стилю Петербург отмечал свое первое столетие. И Воронихин мог только сожалеть о том, что высочайшим особам не пришла ранее в головы мысль о строительстве грандиозного собора на Невском проспекте. Ведь как было бы преотлично и знаменательно к такому юбилею иметь Петербургу столь величественное сооружение.
В теплый майский день в добром расположении духа Андрей Никифорович вместе с супругой шел от своей дачи с Петербургской стороны по наплавному мосту, упиравшемуся одним концом в берег Невы против главного входа в Летний сад. Скрипели дощатые помосты на плашкоутах, слегка покачиваемых на волнах. На Дворцовой набережной было многолюдно. По-праздничному нарядно одетая публика огромной толпой двигалась к памятнику Петра Великого. На Сенатской площади состоялся парад гвардии под командованием самого Александра Первого. После молебствия был произведен пушечный салют с Петропавловской крепости. Таким же салютом грянули сто десять орудий с корабля «Гавриил», стоявшего на Невском рейде. На палубе «Гавриила» находился знаменитый Петровский ботик «Дедушка русского флота». Четыре столетних старца, помнившие Петра Первого, несли почетную вахту около ботика. Трехцветные флаги развевались на всех домах. На улицах было тесно от гуляющих жителей столицы и приезжей из окрестностей публики. Напротив Академии художеств толпа наблюдала за гонкой лодочников-матросов. На Дворцовой площади, на Марсовом поле, в Летнем саду – повсюду были гулянья.
Во дворце царь принимал депутацию с поздравлениями от верноподданных, а в Петропавловском соборе и около толпились горожане и пришедшие мужики-сермяжники поклониться гробнице основателя города Петра Первого. Как ни весел был день столетия Петербурга, Воронихина это мало развлекало. Посмотрев на парад гвардейцев и на военный корабль, стоявший против кунсткамеры, он предложил супруге отправиться с ним на строительную площадку собора. Они прошли к Екатерининскому каналу, где, невзирая на праздник, люди безропотно отрабатывали положенные восемнадцать часов в сутки. И как не трудиться землекопам и каменщикам, если день полтины стоит! Удивило Воронихина другое: он увидел здесь главного контролера- надсмотрщика Ивана Егоровича Старова! Ему ли, знаменитому строителю Таврического дворца, находиться тут в такой торжественный день?.. Воронихин знал, что Старову за наблюдение по строительству Казанского собора выплачивается как контролеру ежедневно по шесть рублей, что это на старости лет его почти единственный заработок. Знал Андрей Никифорович и то, что к нему как к молодому архитектору, смело принявшему на себя задачу – построить грандиозный собор, Старов относился со скрытым недоверием. Поэтому, увидев Старова, производившего какие-то записи и не предчувствуя доброго с ним разговора, Воронихин попросил жену пройти в чертежную, а сам направился к Старову.
– Честь и почтение Ивану Егоровичу, с праздничком вас! – шагая по дощатым настилам, проговорил на ходу Воронихин. – В такой-то день, а беспокойство проявляете?
– Как же, Андрей Никифорович, приходится. Забота возложена комиссией… чуть что, и я на старости лет тоже в ответе. Вот и хожу, интерес имею все знать, все высчитать и соразмерить. У нас, у старичков, – опыт, да мы и раньше не были опрометчивы. Мы на легкость сооружений не рассчитывали. Стены моего Таврического дворца и тысячу и две тысячи лет простоят и фундамент не шелохнется. Боюсь я, Андрей Никифорович, как бы вашу громаду через полста лет не стали каменщики разбирать, как угрожающую падением?.. Или, по-вашему, после нас хоть потоп?..
– Не извольте, Иван Егорович, по живому панихиду служить. За прочность сооружения хоть сейчас своей головой ручаться могу, – сухо ответил Воронихин. – Да, Иван Егорович, поручусь. Тяжесть собора будет не малая, а разве мелки котлованы? Разве мало землицы вынуто? Свыше трех тысяч свай вбито! Плиты тосненской с песочком уложено свыше шестисот кубических сажен. Цоколь соорудим из крепчайшего гранита. На такой подошве все мироздание устоит!..
– Я говорю не об этом, – возразил Старов. – Я вот о чем: наружность стен собора составляет около пяти тысяч квадратных сажен. Всю облицовку собора вы усматриваете сделать из пудостского камня. Пудостский камень, легко добывается, его можно пилой пилить, ножом резать. Правда, добытый из земли на поверхность, он проветривается и затвердевает. Но достаточно ли этого затвердения? Посмотрим, Андрей Никифорович, и подумаем…
Они прошли к месту, куда складывались глыбы пудостского камня самой различной толщины. Воронихин шел нехотя, хмурился. Старов семенящей походкой бежал впереди него и, прикрывая шарфом шею, покашливая, с хрипотой в голосе говорил:
– Известное дело, Андрей Никифорович, близко и удобно доставлять сюда пудостский камень. Подрядчики на этом деле наживутся, не прогорят. Но как этот дешевый и мягкотелый, с позволения сказать, камень отразится на дальнейшей судьбе строения? Вот полюбуйтесь: туг три сорта по цвету, а по прочности есть ли разница, не нахожу. Турфяной песочно-желтый, серый раковистый и белый ноздреватый. Вот эта ноздреватость и пористость камня в условиях сырого климата – чем отличается наша, столица – всегда будет вредна при любом строении. Ноздреватый камень, впитывая в себя сырость, подвержен постепенному разрушению, теряет свою естественную окраску, не говоря уже о том, что, крошась, камень через десятилетия изуродует любую, приданную ему каменотесцем форму. В этом материале заложена опасность быстрого разрушения, а пестрота его не придает красоты внешности собора, на что рассчитывает высочайше утвержденный проект.
– Вы отчасти правильно предостерегаете, Иван Егорович, – согласился Воронихин, – все эти слабые свойства пудостского камня давно известны. И все же петербургские строители должны быть благодарны природе, что такой камень есть у нас под боком. А с недостатками, что вы перечислили, легко бороться,
