– Васька! Что тут делается? – придя в типографию, испуганно спросил Сытин сына.
– Ничего, папа, особенного. Готовится к выпуску номер революционной газеты…
– Понятно! – резко ответил Сытин. – Понятно. Пойдемте-ка, друзья, – обратился он к пришедшим с ним редакторам «Русского слова» Благову и Дорошевичу, – посмотрим, выясним, что у них такое?..
За ними шел публицист Григорий Петров и пристав с надзирателем.
Дружинники преградили им путь к наборному цеху, обезоружили и арестовали пристава и надзирателя. А Сытину и его друзьям сказали требовательно:
– Извините, Иван Дмитриевич, вас и ваших спутников мы вынуждены держать под стражей до тех пор, пока не выпустим и не вынесем отсюда газету.
– Что это? И нас арестовать?
– Считайте как хотите. Но посидите под охраной и не трогайтесь с места, – приказал руководитель дружины.
– Слыхали, Влас Михайлович, что такое?
– Придется подчиниться. Пристав и околоточный у них в плену, а нам смириться и бог велел. Сдаемся, Иван Дмитриевич, на милость его величества пролетария всероссийского.
Увидев старого, опытного наборщика Бардина, Сытин издали крикнул, подозвал его к себе.
– Что делаете?
– Вам доложил Василий Иванович, газету делаем…
– Где взяли бумагу, краску, кто вам позволил?
– Позволил нам Московский Совет рабочих депутатов, а где что взять, мы сами знаем. Вот, пожалуйста, почитайте первые оттиски первого номера «Известий».
Все четверо задержанных взяли свежие, влажные экземпляры, протерли очки и уткнулись в первую страницу. Умолкли, да и было от чего замолчать. Под заголовком напечатано крупными буквами:
– Почитайте внимательно, Влас Михайлович, – обратился к Дорошевичу Василий Иванович, – нет ли грамматических или орфографических ошибок. Делается второпях, как бы поскорей успеть, пока драгуны не нагрянули.
Дорошевич молча кивнул, за него ответил главный редактор «Русского слова» Благов:
– Насчет грамматики, терпимо, а нет ли ошибок политических? – и сгоряча проткнул газету пальцем в том месте, где говорилось: «Революционный пролетариат не может дольше терпеть издевательства и преступления царского правительства и объявляет ему решительную и беспощадную войну…
Товарищи солдаты! Вы – наши кровные братья, дети единой с нами матери, многострадальной России. Отказывайтесь повиноваться своему кровожадному начальству, гоните его прочь и арестуйте; выбирайте из своей среды надежных руководителей и с оружием в руках присоединяйтесь к восставшему народу…»
Василий Иванович возразил Благову:
– Может ошибиться один-два человека, а весь народ не ошибется. По всей Москве рабочий класс кует оружие! И мы готовы сражаться…
Иван Дмитриевич покосился на сына, смолчал. Что скажешь, когда на улицах строятся баррикады, а его сын Василий помогает выпускать революционную газету?
Пока печатались шестнадцать тысяч экземпляров газеты, задержанные дружинниками Сытин и представители товарищества успели от первой до последней буквы прочесть газету с призывом рабочих и солдат к вооруженной борьбе с царизмом.
Кончилось печатание. Весь тираж вынесли дружинники для раздачи рабочим на баррикадах.
– Ну, а теперь вы, Иван Дмитриевич, свободны! – объявили сытинцы своему хозяину и его компании. – Можете идти на все четыре стороны. Вообразите, что это был сон, а явь увидите потом… Да, будьте осторожны. Не дразните охранку и черносотенцев. Помните, в чьей типографии печаталась «первая ласточка», а вы были первые ее читатели!..
– Пролетарии меня в пропасть толкают, – сказал Иван Дмитриевич, – вот кого воспитала моя культурная фабрика! Какие дела завариваются. Кто расхлебывать будет?!
– Пронесет, а дела страсть серьезные. Что будет? Что будет? Москва накалена до предела! – ответил на это Дорошевич Сытину. – Я бы вам, Иван Дмитриевич, советовал на время из Москвы удалиться, подальше, не надо быть под прицелом полиции и черной сотни. Да и Петрову, с которым тоже черносотенцы могут свести счеты, надо куда-нибудь уехать подальше в эти дни.
Сытин с ним согласился. Проходя одним из цехов мимо хохотавших наборщиков, Сытин заметил что-то необычное. В толпе рабочих стоял перепуганный, невзрачный человек. Лицо его замазано черной типографской краской, одежда размалевана разноцветной, на спине выведено крупно:
– Нелестная репутация! – заметил, улыбнувшись, Дорошевич. – Птичка-невеличка, под попугая раскрасили!
Наборщики пояснили:
– Затесался к нам подсматривать шпик. Револьвер мы у него отобрали. Хотели его пристукнуть, да решили не с такого дерьма начинать. А вот выкрасили и выбросим.
Сыщика выпустили из типографии последним. Трое рабочих шли от него на некотором расстоянии, для охраны, как бы публика не прихлестнула его булыжником…
Следующие номера революционных «Известий» печатались в других типографиях. 3а время
