Нередко утверждается, что бесчисленные пропагандистские собрания подняли «культурный уровень» крестьян, и они увидели преимущества колхоза. На деле собрания эти были просто средством принуждения. Обычно партийный уполномоченный просто задавал на сельском собрании вопрос: «Кто против колхоза и советского правительства?»[47] или объявлял: «Вы должны немедленно вступить в колхоз, а кто не вступит – тот враг советской власти».[48]
В недавно опубликованном официальном советском исследовании цитируется (по местным архивам) речь партийного работника с Северного Кавказа, который заявил крестьянам: «Наш дорогой вождь Карл Маркс писал, что крестьяне – как картошка в мешке. Мы вас засунули в свой мешок».[49] Даже чисто внешние формальности соблюдались в весьма ограниченной степени. В одной приволжской деревне на собрании, принявшем решение о коллективизации всей деревни, присутствовало не более 25–35 процентов крестьян. Подобных случаев было великое множество.[50]
В первое время на собраниях раздавались голоса и против активистов. В романе Шолохова «Поднятая целина» крестьянин по фамилии Банник отказывается сдать семенное зерно в общественное зернохранилище, несмотря на все гарантии:
«– Потому что у меня оно сохранней будет. А вам отдай его, а к весне и порожних мешков нe получишь. Мы зараз тоже ученые стали, на кривой не объедешь!
Нагульнов сдвинул разлатые брови, чуть побледнел.
– Как же ты можешь сомневаться в советской власти? Не веришь, значит?!
– Ну, да, не верю! Наслухались мы брехнев от вашего брата!
– Это кто же брехал? И в чем? – Нагульнов побледнел заметней, медленно привстал.
Но Банник, словно не замечая, все так же тихо улыбался, показывая ядреные редкие зубы, только голос его задрожал обидой и жгучей злобой, когда он сказал:
– Соберете хлебец, а потом его на пароходы да в чужие земли? Антанабили покупать, чтоб партийные со своими стриженными бабами катались? Зна-a-aeм, на что нашу пашеничку гатите! Дожилися до равенства!»
В одной деревне на Полтавщине крестьянин-бедняк заявил; «Мой дед был крепостным, но я, его внук, крепостным никогда не буду».[51] Слово «крепостной» вообще вошло в обиход. Аббревиатуру ВКП (Всесоюзная коммунистическая партия) крестьяне расшифровывали на свой лад: «Второе крепостное право».[52] В официальных отчетах содержатся упоминания о том, что крестьяне говорили: «Вы нас превратили в крепостных, даже хуже того»[53]. В «Правде» рассказывалось, как в одном украинском селе, где собрание молча проголосовало за коллективизацию, толпа женщин перегородила дорогу въезжавшим в село тракторам. Женщины кричали: «Советское правительство снова вводит крепостное право»[54]. А в недавно опубликованном в СССР исследовании приводятся такие слова крестьян: «Вы хотите нас согнать в колхозы, чтобы мы вам были крепостными», а местных партийных руководителей величали «помещиками»[55]. Подобные настроения преобладали среди крестьянства и во многих деревнях большинство все еще отказывалось идти в колхозы. Главных противников коллективизации арестовывали по одиночке, предъявляя им различные обвинения[56]. В селе Белоусовка Чернуховского района объявили общее собрание и велели крестьянам подписаться под заявлением о вступлении в колхоз. Один из крестьян призвал односельчан не подписываться, его арестовали в ту же ночь; на следующий день было арестовано еще 20 человек, после чего запись в колхоз пошла гладко[57].
По счастливой случайности нам в руки попали письма, полученные крестьянской газетой Западной губернии «Наша деревня». Большинство этих писем газетой опубликовано не было. Все авторы крестьяне – бедняки и середняки, все они протестуют против насильственной записи в колхоз, жалуются на чрезмерные требования властей, на «рабство в колхозах», на отсутствие гвоздей и т.п.[58] В Западной губернии даже значительная часть сельских коммунистов отказалась вступать в колхозы.[59] В романе Шолохова «Поднятая целина» после усиленного давления, после угроз считать противников колхоза «врагами советской власти» и высылки нескольких таких врагов, только 67 из 217 присутствующих на собрании голосуют за вступление в колхоз. Двадцатипятитысячники «не могли понять упрямого нежелания большинства середняков».
Первый секретарь украинской компартии Станислав Косиор вынужден был признать: «Административные меры и применение силы не только против середняков, но и против бедняков стали систематическим компонентом работы районных и даже губернских партийных комитетов»[60].
Советский ученый послесталинского периода (сам являвшийся активистом во время коллективизации) пишет даже, что самыми резкими противниками колхозов были как раз не зажиточные крестьяне, а бедняки, недавно получившие землю и только что ставшие середняками.[61]
Но нажим становился все более интенсивным: «Применялись все формы воздействия: угрозы, шантаж, тюремное заключение. Вокруг их домов [домов крестьян, отказавшихся вступить в колхоз] слонялись хулиганы, отравлявшие им жизнь. Почтальонам было приказано не доставлять „единоличникам“ почту, в районном медицинском пункте им отвечали, что обслуживаются только колхозники и члены их семей. Детей единоличников часто исключали из школ и с позором выгоняли из пионерской организации и комсомола. На мельницах отказывались молоть их зерно, кузнецы не выполняли из заказов. Слово „единоличник“ в употреблении властей стало таким клеймом, что по значению приближалось к понятию „преступник“.[62]
Для середняков, близких по положению к кулакам, над которыми висела угроза раскулачивания, выбор был особенно труден. Многие из них записывались в колхоз и сдавали свое зерно. Один коммунист заметил по этому поводу: «Эти люди явно предпочли голодать дома, чем обрекать себя на неизвестность в ссылке»[63].
Уничтожена была и категория сельских ремесленников. Например, за сопротивление сельскому совету в селе Кринички все кожи из дубильни были конфискованы, а все десять дубильщиков (как и в 24 соседних селах) были обложены штрафом в 300 рублей.[64]
Даже полуремесленные промыслы, издавна практиковавшиеся крестьянами, были запрещены. Например, указом наркомата торговли от 18 октября 1930 года было запрещено вырабатывать масло из семян подсолнечника с помощью ручных прессов.[65]
Во всех деревнях теперь полагалось иметь тюрьму – до революции они существовали только в уездных
