ознакомление с материалами дела.
Скалари посмотрел на меня. Судя по красным щекам, внутри у него закипала злоба.
— Слушай, Джек, там есть информация, которую лучше не знать вообще, не то что публиковать.
— Наверное, я способен судить об этом сам, детектив Скалари. Шон был моим братом. Братом- близнецом. Могу ли я желать плохого брату? Просто пытаюсь обрести кое-какую ясность. Для себя. Если я и напишу об этом потом, все будет похоронено вместе с Шоном.
Мы сидели, пристально глядя друг на друга. Сидели довольно долго. Настал его черед говорить, и я просто ждал.
— Помочь тебе нечем, — наконец произнес он. — При всем желании. Все кончено, и дело закрыто. Материалы переданы в обработку. Тебе они нужны, так занимайся этим сам.
Я встал со своего места.
— Спасибо.
И направился к выходу, больше не сказав ни слова. Ясно, что Скалари старался сбить меня с курса. Мне следовало пройти по всей цепи и еще нужно узнать, где именно находятся материалы.
Спустившись по ступеням служебной лестницы, я попал в офис капитана, заведующего канцелярией. Часы показывали уже четверть первого, так что стол секретаря в приемной оказался пустым. Я вошел в предбанник и постучал в дверь кабинета. Голос разрешил мне войти.
Капитан Форест Гролон сразу поражал вошедшего своим ростом; его сделанный по стандартной мерке стол выглядел игрушечным. Капитан отличался могучим телосложением, темно-коричневой кожей и чисто выбритой головой.
Он встал, чтобы пожать мне руку, и пришлось убедиться — его рост действительно более шести с половиной футов. Думаю, на весах он потянет на все триста фунтов. Пожимая протянутую руку, я засмеялся. Капитан поставлял мне информацию еще с тех пор, как шесть лет назад я начал печататься в колонке полицейской хроники, а он тогда носил форму патрульного сержанта. С тех пор по службе продвинулись мы оба.
— Джек, эх, как же это?.. Говоришь, недавно вернулся?
— Да, пришлось взять отпуск. Сейчас немного лучше.
Он не упомянул о брате прямо. Капитан в числе немногих присутствовал на похоронах. Естественно, он все понимал. Мы сели: Гролон опустился на свое место, а я — на стул напротив него.
Служба капитана Гролона мало походила на обеспечение безопасности граждан. В департаменте он отвечал за хозяйство. В задачи Гролона входили расчет бюджета, наем на работу и организация учебы. Стрельбы тоже оказались в его компетенции. Капитан почти не занимался полицейской работой, хотя и постоянно ее планировал.
Гролон метил на пост шефа полиции и набирал опыт во многих направлениях, стараясь выглядеть лучшим из возможных кандидатов. Частью его карьерного плана были и контакты со средствами информации.
Когда придет время, он хотел бы рассчитывать на меня в создании собственного позитивного образа на страницах «Роки». А мне придется оправдать его надежды. Впрочем, когда понадобится, и я смогу на него положиться.
— Так чего же ради я лишаюсь ленча? — нарочито грубо спросил он, и это было частью пьесы, которую мы разыгрывали. Я знал, что Гролон предпочитал встречаться в это самое время — когда адъютант не мог застать нас вместе.
— Ты вовсе не лишаешься ленча. Ты его переносишь. Мне нужно посмотреть папки с делом брата. Скалари подтвердил, что уже передал их для съемки. Думаю, ты можешь придержать их для меня, на реально короткое время.
— Зачем тебе это, Джек? Почему бы не оставить спящих собак в покое?
— Хочу взглянуть, капитан. Цитировать не собираюсь. Только пролистаю. Возьми их сейчас, и я закончу все еще до микрофильмования. Никто не узнает. Кроме тебя и меня. Кстати, я запомню эту услугу.
Спустя десять минут Гролон принес мне папку. Она была такой же тонкой, как ежегодное издание телефонной книги абонентов Аспена. Не знаю почему, но я ожидал увидеть что-то потолще, потяжелее — словно толщина дела обязательно говорит о значительности смерти.
Поверх стопки бумаг лежал конверт, помеченный надписью: «Фотографии». Его я отложил в сторону. Под ним оказалось заключение о вскрытии и несколько обычных документов, скрепленных вместе.
Имея достаточный опыт чтения заключений экспертов-медиков, я знал, что можно пропустить страницы с бесконечным описанием деталей состояния органов и организма в целом, а идти прямиком к последним листам — тем, что содержат выводы. Здесь сюрпризов не оказалось. Причиной смерти явилось огнестрельное ранение головы. Слово «суицид» обведено кружком. Анализы крови на предмет наркотического опьянения показывали следы dextromethorphan hydrobromide. Далее шла пометка криминалистов, гласившая: «средство от кашля, образец в стерильном боксе». Что означало: в машине обнаружили следы применения лекарства от кашля, и мой брат был совершенно трезв, когда вложил в рот ствол пистолета.
Судебно-медицинская экспертиза включала записку, помеченную как «экспертиза следов выстрела». Документ сообщал, что при нейтронной активации материала кожаных перчаток, снятых с рук потерпевшего, обнаружены частицы пороховой гари на правой руке, указывавшие на то, что эта рука и произвела выстрел. Следы гари и ожог от пороховых газов найдены также во рту жертвы. Вывод: ствол в момент выстрела находился во рту Шона.
Далее шли описания вещественных доказательств, и среди них я не обнаружил ничего необычного. Наконец я ознакомился с показаниями свидетеля, охранника парка Стефена Пены, назначенного дежурить в будке у Медвежьего озера в одиночку.
Я положил листок с показаниями обратно в папку и обратился к другим записям. Здесь же нашлась страница, озаглавленная «Описание ситуации», детально излагавшая содержание последнего дня жизни моего брата. Шон отметил прибытие на работу в 7.30 утра, в полдень провел время за ленчем вместе с Векслером, а в 14.00 указал выход, отправляясь в «Стенли». О цели своего визита Шон не сообщил ни Векслеру, ни кому-либо другому.
Попытки следователей выяснить, был ли Шон в «Стенли» или нет, остались безуспешными. Опрошенные официанты из ресторанов и даже мойщики посуды не вспомнили брата.
Имелась страничка, на которой делался вывод из встречи Скалари с психологом Шона. Каким-то образом — вероятно, со слов Райли — детектив узнал, что мой брат посещал специалиста в Денвере. Доктор Колин Доршнер, как следовало из донесения Скалари, подтвердил, что Шон страдал от острой депрессии, связанной с работой и в особенности с его провалом в раскрытии дела Лофтон. Чего я не обнаружил, так это данных, спрашивал ли Скалари о возможной склонности Шона к самоубийству или нет. Я подумал, что Скалари должен был этим поинтересоваться.
Последняя пачка бумаг оказалась заключением следователей. Завершавший расследование текст явно принадлежал Скалари и включал всю сумму фактов и выводы.
