я не отрекомендовался репортером из «Таймс». После этого голос у него стал словно замороженный. Что ж, такое бывает. Я проработал в этом городе криминальным корреспондентом семь лет, почти всех копов знал лично, а многих даже считал своими приятелями и источниками информации. Но иногда бывало так, что мне не удавалось связаться с человеком, который вел то или иное дело, и я, пользуясь своими связями, получал необходимую информацию через голову следователя, а подобное не забывается. Вывод: всех знать невозможно, как, равным образом, быть всеми любимым и уважаемым. Это не говоря уже о том, что пресса и полиция довольно часто вступали между собой в конфронтацию по поводу того или иного дела. Как уже было сказано выше, средства массовой информации — цепной пес общественности, защищающий ее интересы, а никому, включая полицию, не нравится, когда за вами подглядывают в процессе исполнения вашей профессиональной деятельности. Так что между двумя организациями — полицией и прессой — с незапамятных времен пробежал холодок отчуждения, и существовало, скажем так, некоторое взаимное недоверие. Настороженное отношение со стороны полиции касалось прежде всего щелкоперов — неглубоких журналистов-торопыг и любителей сенсаций, которые, быстро накропав репортаж, обращались к полицейским лишь для уточнения некоторых деталей.
— Что вам угодно? — холодно осведомился Уокер.
— Я пытаюсь найти мать Алонзо Уинслоу и подумал, что вы можете мне в этом помочь.
— А кто такой Алонзо Уинслоу?
Я хотел было сказать ему: «Бросьте, детектив, вы все отлично знаете», — но тут мне пришло в голову, что я по идее не должен быть в курсе фамилии подозреваемого. Ибо существовал закон, запрещавший обнародовать фамилии преступников, не достигших совершеннолетия.
— Ваш подозреваемый по делу об убийстве Бэббит.
— Где вы узнали это имя? Я лично ничего в данном случае подтвердить не могу.
— Я все понимаю, детектив, и не прошу, чтобы вы подтвердили имя подозреваемого. Я и так его знаю. В пятницу мне позвонила мать парня и назвала это имя. Проблема заключается в том, что она не оставила мне свой номер телефона, а мне необходимо связаться с ней, чтобы…
— Хорошего вам трудового дня, — сказал, перебив меня, Уокер и повесил трубку.
Я откинулся на спинку стула, дав себе мысленную установку напомнить Анджеле, что все сказанное мной о благородстве копов относится далеко не ко всем представителям этого племени.
— Вот черт! — громко произнес я, подытоживая свои мысли.
Потом некоторое время барабанил пальцами по столу, стремясь найти выход из создавшегося положения, и, разумеется, нашел его, подумав, что именно этот план мне и следовало задействовать с самого начала.
Сняв трубку, я позвонил детективу из Южного бюро полицейского управления Лос-Анджелеса. Этот парень, считавшийся моим приятелем и источником, принимал, насколько мне известно, непосредственное участие в задержании Уинслоу. Дело об убийстве Бэббит находилось в ведении полиции Санта-Моники, поскольку автомобиль с трупом в багажнике был обнаружен на парковочной площадке городка рядом с пирсом. Но когда всплыла информация о том, что подозреваемым является Алонзо Уинслоу, резидент южной части Лос-Анджелеса, к делу подключилось и полицейское управление Лос-Анджелеса.
Действуя согласно протоколу, полиция Санта-Моники известила о возможном подозреваемом Лос- Анджелес, где команда детективов из Южного бюро, хорошо знавшая свою территорию, в скором времени выследила и арестовала Уинслоу, после чего перевезла в полицейском автомобиле в Санта-Монику и передала местным властям. Наполеон Бразелтон — так звали моего источника в Южном бюро, участвовавшего в этом задержании. Я позвонил ему и коротко обрисовал ситуацию, честно сообщив все, что сам знал о ней. Ну почти все.
— Помнишь дело двухнедельной давности, когда в багажнике нашли тело девушки? — спросил я.
— Помню. Дело в юрисдикции Санта-Моники, — сказал он. — Мы лишь немного помогли им.
— Вы тогда взяли некоего Алонзо Уинслоу. Я звоню, чтобы навести справки об этом парне.
— Дело по-прежнему в их юрисдикции, старина.
— Я в курсе, но мне никак не удается связаться с Уокером, а других парней из полиции Санта-Моники я не знаю. Зато знаю тебя и хочу задать несколько вопросов об аресте, а не о деле.
— Что, поступили жалобы на жестокое обращение? Да мы и пальцем этого паренька не тронули.
— Нет, детектив, никаких жалоб такого рода не поступало. Насколько я знаю, все было сделано грамотно. Но мне нужно знать, где жил этот парень, взглянуть на его дом… возможно, поговорить с его матерью.
— Мысль хорошая, но он жил не с матерью, а с бабушкой.
— Ты уверен?
— Во время брифинга перед операцией нам так именно и сказали — с бабушкой. Так что мы выступили в роли больших злых волков, напавших на бабушкин домик. Папаша с ними не живет, а мать то приходит, то уходит и обретается в основном на улице. Наркоманка — что с нее взять?
— О'кей. Тогда я поговорю с бабушкой. Так где, говоришь, находится этот бабушкин домик?
— Ты что — собираешься прокатиться туда на машине и, помахав ручкой, сказать «всем привет»?
Он произнес это с известной долей иронии, и я его понял. Я был белым, и соседи бабушки вряд ли встретили бы мое появление у домика старушки радостными криками.
— Не беспокойся. Я прихвачу с собой кое-кого. Мы их числом задавим.
— В таком случае желаю удачи. Только постарайся провернуть все это в мое дежурство, которое, как известно, заканчивается в четыре.
— Постараюсь. Кстати, ты забыл назвать мне адрес…
— Квартал Родиа-Гарденс. Подожди минутку…
Он положил трубку и отправился выяснять номер дома. Пока выяснял, я подумал о том, что Родиа- Гарденс, расположенный в Уоттсе, — огромный жилой квартал, почти город. И город, надо сказать, опасный. Его назвали в честь Саймона Родиа, художника, создавшего одно из чудес Лос-Анджелеса — башни Уоттса. Но, помимо названия, ничего выдающегося в квартале Родиа-Гарденс не было. Более того, в этом месте наряду с бедностью десятилетиями процветал порок. Здесь свили себе гнездо проституция, воровство, наркомания и часто происходили убийства. Целые поколения местных жителей рождались и умирали в этом квартале, не находя в себе сил или желания вырваться за его пределы. Многие из обитавших здесь людей никогда не видели самолета и ни разу не были в театре или в кино. Да что там кино или театр — они даже на городском пляже ни разу не были.
Бразелтон вернулся на свое место, взял трубку и продиктовал мне полный адрес, добавив, что номера телефона этого семейства не знает. Я спросил, знает ли он хотя бы, как зовут бабушку, и он сообщил имя и фамилию, которые мне уже доводилось слышать: Ванда Сессамс.
Бинго! Вот и звонившая мне женщина. Она или соврала относительно того, что приходится подозреваемому матерью, или полиция, устанавливая степени родства обитателей дома, все перепутала. Как бы то ни было, теперь у меня на руках находился адрес, и скоро я, если так можно выразиться, приставлю лицо к голосу, изводившему и будоражившему меня в прошлую пятницу.
Завершив разговор с Бразелтоном, я повесил трубку, вышел из своей ячейки и отправился в фотоотдел. Там я нашел шефа отдела по имени Бобби Азмития и спросил, нет ли у него в пределах досягаемости какого-нибудь фотографа, работающего на нашу газету на правах свободного художника. Бобби заглянул в свой гроссбух и назвал мне двух парней, которые к отделу новостей отношения не имели и в настоящий момент раскатывали на своих машинах по городу в надежде сделать удачный снимок для украшения одной из газетных заставок. Я знал обоих этих вольных стрелков, в частности, чернокожего парня по имени Сони Лестер, и попросил Азмитию договориться с ним о совместной прогулке по фривею-110 для интересной работы. Азмития согласно кивнул, вызвал машину Лестера, переговорил с ним, после чего сообщил мне, что фотограф через четверть часа встретит меня у главного вестибюля, украшенного глобусом.
Вернувшись в новостной зал и проверив, как продвигаются дела у Анджелы, набиравшей текст статьи, сюжет которой мы почерпнули в отделе нераскрытых преступлений Паркер-центра, я отправился к «запруде» и подошел к столу «своего» заместителя главного редактора. Прендергаст обеими руками печатал план публикаций нашего раздела в новом номере. Прежде чем я успел что-либо сказать, он поднял на меня
