ответил, не глядя на дисплей:
– Да?
– Гарри, это Рейчел. Как там насчет кофе? Я передумала.
Скорее всего примчалась откуда-то в «Эмбасси сьютс», чтобы не быть уличенной во лжи.
– Понимаете ли, я сейчас в другом конце города. И к тому же только что заказал ужин.
– Вот черт, обидно. Что ж, так мне и надо. Вы там один?
– Ага, мне еще поработать надо.
– Ну что ж, уж я-то знаю, каково это. Сама почти каждый вечер в одиночку ужинаю.
– Я тоже. Если вообще удается перекусить.
– Правда? Как там ваша девочка?
Тут мне сделалось как-то не по себе, да и доверие к этой женщине улетучилось. Непонятно, чем она сейчас занята. И уж точно у меня не было никакого желания обсуждать свои семейные дела и отцовские чувства.
– Слушайте, на меня уже кто-то смотрит. К тому же тут говорить по мобильному вроде как не по правилам.
– Что ж, не будем нарушать правил. До завтра. В восемь.
– До завтра, Элеонор, пока.
Я уже складывал мобильник, когда донесся ее голос:
– Гарри?
– Да?
– Меня зовут не Элеонор.
– Что-что?
– Вы только что назвали меня Элеонор.
– Ой, извините, оговорился.
– А я на нее похожа?
– Как бы вам сказать… Есть что-то общее. То есть сейчас мне так не кажется, но вот некоторое время назад…
– Надеюсь, речь идет не о слишком давних временах?
Рейчел явно намекала на историю, случившуюся с Элеонор в Бюро. Историю, после которой немыслимым было даже назначение в захолустье вроде Минота.
– До завтра, Рейчел.
– Спокойной ночи.
Я вернул мобильник на место и задумался о допущенной ошибке. Неприятная мысль выскочила откуда- то из подсознания, но теперь, вырвавшись на свободу, предстала во всей своей бесспорности. Я гнал ее от себя. Мне хотелось вернуться к досье, лежащему на столе. Я чувствовал, что заниматься такими материями, как кровь и безумие, легче, когда они относятся к другим лицам и временам.
27
В половине девятого я постучал в дверь дома, где жила Элеонор Уиш. Открыла мне уроженка Сальвадора, совмещавшая обязанности домработницы и няни. Лицо у Марисоль было доброе, но изможденное. В свои пятьдесят с небольшим она выглядела сущей старухой. История ее жизни, представлявшая собой бесконечную борьбу за выживание, была настолько мрачной, что на этом фоне я сам, со всеми своими передрягами, казался себе настоящим везунчиком. С первого дня, когда я неожиданно появился на пороге этого дома и узнал, что у меня есть дочь, Марисоль относилась ко мне очень тепло. Ни капли подозрительности, неизменные сердечность и уважение к нелегкому положению отца и в то же время постороннего мужчины. Марисоль отступила на шаг, пропуская меня в дом.
– Она спит.
– Не страшно. – Я помахал папкой, которую прихватил из машины. – Мне есть чем заняться. Просто хотел посидеть с ней немного. Как дела, Марисоль?
– Спасибо, все хорошо.
– Элеонор ушла в казино?
– Ну да.
– А как нынче Мэдди?
– О, Мэдди, она хорошая девочка. Она играть.
Свои сообщения Марисоль всегда сводила к минимуму. Раньше, думая, что дело тут в ее сложных взаимоотношениях с английским, я пытался говорить по-испански, но и на родном языке она ограничивалась буквально несколькими словами.
– Ну что ж, спасибо, – сказал я. – Если хотите лечь, пожалуйста, я сам запру дверь, когда буду уходить.
Ключа от дома у меня не было, но замок защелкивался сам собой.
