других людей, например помогать старушкам переходить через дорогу или кормить бедняков, вместо того чтобы прятаться и ни с кем не разговаривать. В конце концов, не делать ничего плохого и делать хорошее — это разные вещи. Но именно поэтому мы с вами никогда и не станем святыми. С другой стороны, вряд ли нас с вами засыплет грудой камней из-за недостаточных познаний в инженерном деле, так что во всем есть свои хорошие стороны.
Тогдашнего епископа Биддлкомбского звали Бернардом, но он был повсеместно известен как епископ Бернард Гад. Очевидно, не родители его так назвали — это было бы слишком уж глупо. Ну, в смысле, если вы называете кого-то Гадом, вы же просто напрашиваетесь на неприятности. Разговоры бы вокруг ходили примерно такие:
Родители Бернарда: Здравствуйте. Это наш сын, Бернард Гад. Мы надеемся, что когда-нибудь он станет епископом. Хорошим, конечно же.
Другие люди: Э-э… А тогда зачем вы назвали его Гадом?
Родители Бернарда: Ой, блин…[23]
Епископа Бернарда Гада прозвали так за то, что он был очень неприятным типом. Епископ Бернард не любил людей, которые с ним не соглашались, особенно если они не соглашались с его решением украсть кучу денег. Он убивал людей, у которых было что-то такое, чего он мог захотеть, и имел детей, хотя иметь детей ему не полагалось, поскольку он был епископом. Вообще-то священнику ничего из перечисленного не полагается делать, но епископа Бернарда это не останавливало. Он был уверен, что нет на свете таких проблем — ну, или почти нет, — которые нельзя было бы решить, сунув кому-нибудь в задницу горячую кочергу. Если это не помогало — а случалось такое редко, — он вздергивал своих врагов на дыбу и тянул, пока они не начинали громко вопить, или просто убивал их, зачастую медленно и мучительно. Епископ Бернард знал, что люди за глаза зовут его Бернардом Гадом, но ему было на это наплевать. Ему скорее нравилось, что его боятся.
К тому моменту, как святой Несмелий Биддлкомбский, который вообще не был плохим, только немного запутался, умер у себя в пещере, епископ Бернард уже постарел. Он решил, что следует построить церковь и назвать ее в честь святого Несмелия, и когда он, епископ Бернард, умрет, его похоронят в специальном склепе в этой церкви. Таким образом, он сможет прикинуться, будто у него есть нечто общее со святым, и, возможно, по прошествии времени, раз его похоронят в церкви, люди позабудут, что он был плохим.
Но люди не дураки.
Вместо этого епископа Бернарда после смерти похоронили под комнатушкой в боковом приделе церкви, и единственным, что напоминало об епископе, была каменная плита в полу с высеченным на ней именем. Впоследствии, когда по церкви водили туристов, им говорили о епископе лишь мельком, да и то лишь о гадостях, которые он творил, — главным образом потому, что ничего хорошего он никогда в жизни не делал.
Такова история церкви Святого Несмелия. Почему это важно, вы прочтете попозже. А пока вам довольно знать, что преподобный Эшер и мистер Беркли стояли у ее дверей и обменивались любезностями с прихожанами, когда мистер Беркли увидел приближающегося Сэмюэла и слегка пихнул викария локтем.
— Гляньте-ка, викарий, — сказал он, — вон тот странный мальчишка Джонсон.
Викарий забеспокоился. Сэмюэлу Джонсону было всего одиннадцать лет, но временами он задавал такие вопросы, что озадачили бы и почтенных философов. Вот совсем недавно, как припомнил викарий, у них состоялась длительная дискуссия про ангелов и булавки. Это как-то было связано со школьным проектом, хотя викарий представить себе не мог, какая школа — кроме разве что теологического колледжа — может потребовать от своих учеников обсуждать численность и природу ангельского воинства. Если уж начистоту, от этой дискуссии у преподобного Эшера голова пошла кругом. Он подумал, что Сэмюэл Джонсон, быть может, необыкновенно одаренный ребенок или вообще гений. Но с другой стороны, он, возможно, всего лишь крайне надоедливый мальчишка, каковых, по мнению преподобного Эшера, на свете и так уже слишком много.
И вот Сэмюэл явился сюда снова, сосредоточенно хмурясь, и это заставляло предположить, что познания викария о сущности божественной и ангельской снова подвергнутся суровому испытанию.
— Здравствуй, Сэмюэл, — поприветствовал викарий, изобразив на лице некое подобие благорасположения. — О чем ты размышляешь нынче утром?
— Викарий, вы верите в ад? — спросил Сэмюэл.
— Э-э… — Викарий замешкался с ответом. — А почему ты спрашиваешь про ад, Сэмюэл? Неужели боишься попасть туда? Мне что-то не верится, чтобы у такого юноши, как ты, имелись веские основания страшиться… э-э… вечных мук. Или даже временных, если уж на то пошло.
Стоящий за спиной викария мистер Беркли сдавленно кашлянул, намекая на то, что был бы совсем не прочь увидеть Сэмюэла Джонсона претерпевающим муки в каком-нибудь жарком месте — пусть даже недолго, лишь бы ему отшибло охоту задавать викарию неудобные вопросы.
— Не то чтобы я боялся попасть туда, — ответил Сэмюэл. — Скорее боюсь, что ад попадет сюда.
Викарий впал в замешательство. Он знал, что в ходе этого разговора может впасть в замешательство, но не думал, что это произойдет настолько быстро.
— Боюсь, не вполне тебя понял.
— Я хочу спросить: может ли так случиться, что ад придет сюда?
— Придет сюда? — вмешался в разговор причетник. — Ад тебе не автобус сорок седьмого маршрута!
Сэмюэл не обратил на него внимания. Он всегда был невысокого мнения о мистере Беркли, который постоянно хмурился, даже рождественским утром, когда никому хмуриться не положено.
Викарий жестом заставил мистера Беркли замолчать.
— Нет, Сэмюэл. Даже если ад существует — а я не вполне в этом уверен, — он не имеет ничего общего с царствием земным. Он обособлен и изолирован. Люди могут попадать туда, но я с некоторой толикой уверенности могу сказать, что ад никогда не попадет сюда.
Он лучезарно улыбнулся Сэмюэлу. Сэмюэл не улыбнулся в ответ. Вместо этого он, похоже, собрался выдвинуть очередной довод, но чаша терпения мистера Беркли переполнилась. Он ухватил викария за локоть и увлек в менее проблемное общество, навстречу неким мистеру и миссис Биллигсгейт, владельцам местного магазинчика; самым неловким из когда-либо заданных ими вопросов был вопрос о том, уместно ли требовать уксус к рыбе с жареной картошкой.
Сэмюэл печально посмотрел вслед уходящим викарию и причетнику. Ему о многом еще хотелось потолковать с викарием, но, похоже, ничего из этой затеи не выйдет. Викарий очень уверенно говорил о вещах, о которых вряд ли мог что-то знать наверняка, но Сэмюэл полагал, что это работа у него такая. В конце концов, не мог же викарий встать в воскресенье посреди церкви и спросить у прихожан, есть ли для них хоть какой-то смысл находиться здесь. Если ты викарий, то должен научиться принимать некоторые вещи на веру.
Когда Сэмюэл вернулся к матери, болтавшей с подругами, он увидел, что миссис Абернати стоит у стены и наблюдает за ним. Было заметно, что миссис Абернати старательно держится за пределами церковного двора. На службу она не приходила.
Она поманила Сэмюэла к себе, но тот покачал головой, пытаясь не обращать на нее внимания.
«Сэмюэл!»
Голос миссис Абернати прозвучал в сознании мальчика так отчетливо, словно она стояла рядом с ним. Сэмюэл снова посмотрел на нее. Миссис Абернати не стронулась с места, но на губах появилась легкая улыбка.
«Сэмюэл, — снова послышался ее голос. — Нам надо поговорить. Если ты ко мне не подойдешь, я отыщу твою собачонку и убью ее. Как это тебе, умненький Сэмюэл Джонсон? Пожертвуешь ли ты жизнью своей собаки только потому, что боишься встать со мной лицом к лицу?»
Сэмюэл сглотнул. Миссис Абернати вела себя словно ведьма из «Волшебника страны Оз», которая грозила Тото, чтобы отомстить Дороти. Мальчик отошел от матери и приблизился к женщине у стены.
— Как поживаешь, Сэмюэл? — произнесла миссис Абернати, будто они были друзьями и вот случайно встретились чудесным воскресным утром.
— Хорошо, — ответил мальчик.
— Очень жаль, — сказала женщина. — Я так надеялась, что тебя здесь вообще не будет.
