это никак не должно волновать меня. Я ошибался.
— Я понял тебя, Билли. Скажи мне, что ты больше не работаешь на Тони Сэлли. Позволь мне освежить твою память. Речь о высоком смышленом парне из Бостона. Обычно он называет себя Тони Чистюлей. Начинал сутенером, а теперь хочет объездить весь мир. Он наркоман, любит порно и все, что противоречит закону... — я сделал паузу. — Раньше ты работал на него, Билли. И я спрашиваю тебя, продолжаешь ли ты этим заниматься?
Билли перед тем, как ответить, потряс головой, словно пытаясь вытряхнуть воду из ушей, и уставился в сторону.
— Знаешь, иногда я помогал Тони. Конечно. Конечно, помогал. Но я уже давно не видел его. Очень давно.
— Лучше бы ты говорил правду, Билли. И без того слишком многие люди хотят сказать тебе пару ласковых слов.
Он никак не отреагировал на мою последнюю фразу и не поддержал этого разговора. Как только я принял из его рук деньги, он вновь придвинулся ближе ко мне. И я взял наизготовку пистолет. Лицо Билли оказалось на расстоянии дюйма от меня, ствол пистолета упирался ему в грудь.
— Зачем ты это делаешь? — спросил он меня, и я снова уловил злобный огонек в его глазах. Улыбка уже сошла с губ Билли.
— Я знал ее семью, — сказал я.
Не думаю, что он воспринял смысл моих слов.
— Как она будет расплачиваться с тобой? — он повернулся ко мне. — Ты спишь с ней?
Я выдержал его взгляд.
— Назад! Теперь — назад.
Он некоторое время оставался там же, где и стоял. Затем, помедлив, все-таки отодвинулся в сторону.
— Лучше бы тебе этого не делать, — произнес он, пока я пятился к выходу из трейлера и ступал в холодную декабрьскую ночь.
Полученные деньги, конечно, наводили меня на определенные подозрения. Билли не имел возможности честно их заработать. Может быть, мне следовало надавить на него, чтобы узнать, откуда эти деньги? Но я был бесконечно рад уже тому, что мне удалось выбраться оттуда.
Мой дедушка, который тоже когда-то был полицейским, помнится, поделился со мной шуткой, которая значила больше, чем просто шутка: 'Парень рассказывает своему приятелю, что он знает отличную карточную игру.
— Но это сплошное надувательство! — протестует его друг.
— Я знаю, — говорит парень. — Но ведь это единственная игра в городе'.
Шутка покойного деда часто приходит мне на ум, особенно в последние дни. Другие вещи, о которых рассказывал мой дедушка, также часто приходят мне в голову — вещи, которые вовсе не были шутками для него самого, но почему-то вызывали смех у других... Спустя семьдесят два часа после смерти Эмили Уоттс и тех мужчин у лодочного сарая Билли остался единственной «игрой» в городе.
Я остановился рядом с банком в местечке Дубовый Холм и снял две сотни долларов со своего счета через банкомат. Порез под глазом перестал кровоточить, но я понимал: если попытаюсь отодрать корку засохшей крови, рана начнет кровоточить снова.
Я заехал в офис Рона Арчера на Форест-авеню, где тот осматривал пациентов два раза в неделю по ночам, и он наложил мне три шва.
— Чем же вы таким занимались? — спросил Арчер, готовясь ввести мне обезболивающее. Я уже собирался попросить его не беспокоиться, но вовремя понял, что он просто шутит и ждет от меня того же. Доктору Арчеру было около пятидесяти, он выглядел достаточно привлекательным мужчиной — с красивыми волосами серебристого оттенка и весьма изысканными манерами, которые настолько впечатляли молодых женщин, что им хотелось разделить с ним постель.
— Пытался вытащить ресницу, — ответил я ему в тон.
— В следующий раз используйте глазные капли. Вы убедитесь, что они не так уж и плохи, по крайней мере, глаз останется целым и невредимым, — он обработал рану тампоном, а затем потянулся ко мне с иглой.
Я инстинктивно отстранился назад.
— Ничего страшного. Ты же уже большой мальчик, — пробормотал он. — Если не будешь плакать, я дам тебе конфетку.
— Держу пари, что, учась в медицинском колледже, вы числились лучшим учеником.
— А если серьезно, что же все-таки произошло? — спросил он, как только начал зашивать рану. — Выглядит так, будто кто-то вонзил сюда острое лезвие. И на вашей шее тоже какие-то странные следы.
— Я всего лишь пытался надеть наручники на Билли Перде, и мои действия не увенчались успехом.
— Перде? А, это тот ненормальный, который чуть не сжег своих жену с ребенком? — Арчер вскинул брови. — Вы, должно быть, еще в большей степени ненормальный, чем он, если пытались это сделать. — Он продолжал зашивать. — Знаете ли, как ваш доктор я могу сказать: если будете продолжать в том же духе, вам понадобится более профессиональное оборудование, чем то, которое у меня есть...
Он сделал еще стежок, а затем обрезал нитку. Отступил немного назад, чтобы изучить результат своей работы.
— Прекрасно! — с гордостью произнес он. — Отличная вышивка.
— Если я взгляну в зеркало и обнаружу, что вы вышили у меня на лице сердечко, мне придется сжечь ваш офис.
Арчер аккуратно обернул марлей использованную иглу и выбросил ее в контейнер.
— Эти стежки рассосутся через несколько дней, — сказал он. — Но не играй с ними. Я знаю, в этом ты ведешь себя как ребенок.
Я оставил этого насмешника потешаться над самим собой и направился на квартиру Риты Фэррис, которая находилась рядом с Восточным кладбищем, где были похоронены два молодых Бурроу. Оба они слыли очень уважаемыми капитанами, и оба погибли на острове Монхеган во время войны 1812 года. Их прах позже перенесли на Восточное кладбище, устроив роскошные похороны; похоронная процессия торжественно проследовала по улицам Портленда. Рядом с их могилами находилась мраморная могильная плита с именем лейтенанта Уотерса, который получил тяжелое увечье в той же самой битве и после двух лет страданий скончался. Ему было всего шестнадцать в момент ранения и, едва достигнув восемнадцатилетия, Уотерс умер... Уж не знаю, почему я размышлял о них, когда приближался к квартире Риты Фэррис. Может быть, после встречи с Билли Перде меня беспокоили мысли о молодых потерянных жизнях.
Я свернул на Локус-стрит, миновав по пути англиканскую церковь Святого Павла справа и магазин Святого Винсента слева. Дом Риты Фэррис находился в конце улицы, рядом со школьным двором. Это было симпатичное трехэтажное здание белого цвета с каменными ступеньками крыльца, ведущими к дверям с квартирными номерами. По обе стороны от крыльца, стояли ряды открытых почтовых ящиков.
Дверь мне открыла чернокожая женщина с маленькой девочкой на руках, вероятнее всего — ее дочерью. Пока я входил, она искоса смотрела на меня с подозрением. В Мэне сравнительно мало чернокожих людей: в начале девяностых годов штат был на девяносто девять процентов заселен белыми.
Я попытался одарить женщину лучшей из своих улыбок, чтобы показать, что у меня нет ничего дурного на уме:
— Я здесь, чтобы повидаться с Ритой Фэррис. Она ждет меня.
Женщина стала коситься на меня еще более грозно. Ее профиль казался высеченным из камня.
— Если она ожидает вас, тогда воспользуйтесь домофоном, — резко сказала она и захлопнула дверь перед моим носом.
Я вздохнул и позвонил. Рита Фэррис сразу ответила; дверь чьей-то квартиры хлопнула, пока я поднимался вверх по ступеням.
Через закрытую дверь ее двухкомнатной квартиры я мог слышать шум включенного телевизора и кашель ребенка. Я дважды постучал, и дверь открылась. Рита отступила в сторону, пропуская меня внутрь.
