«Меняемся местами. Я – в армию, он – в тюрьму. Или еще хуже», – подумал Валдаев.
Клекот самолетов посыпался с неба. Кренясь на крыло с желтым крестом, один из них кружил над плотиной, обрастая облачками разрывов зенитных снарядов.
Бомба, воя, упала на мельницу, взрывная волна, раскидав муку, забелила воздух.
Мука пахла летошним солнцем, полевым ветром. Напомнил этот запах Даниле мельницу на Волге, теплую муку…
Генералы и члены суда залегли за ивами, ногами к воде. Прокурор укрылся в широкоперой куге, по пояс оступившись в теплую, пахнувшую лягушками воду. Он прижимал под мышкой портфель, лежали в нем приведенные в исполнение смертные приговоры, в их числе был приговор Холодову, составленный после его смерти.
– Лезь в машину! – приказал прокурору Дуплетов. – Хоронись в лесу!
Прокурор, хлюпая наполненными водой сапогами, сел в машину.
– Чоборцов, садись и ты, – сказал Дуплетов.
Чоборцов сел, придерживая дверцу.
Шофер на большой скорости помчался по плотине к ветловому леску. Коршуном снижался на него самолет, падали срубленные пулями ветки деревьев. Пятнастая машина металась, то сбивая ход, то рывком кидаясь вперед, пока, обежав тополек, не опрокинулась набок.
Прокурор ползал, волоча перебитые ноги. Вылезли из орбит налитые болью глаза.
Чоборцов помог санитарам положить его на носилки, тот зажмурился, вытянув руки. И весь вид его говорил: «Я свое исполнил, делайте вы, а я забудусь».
Из-за мельницы били зенитки.
Вторая бомба разорвалась в пруду, водой и грязью обдало Дуплетова. Сбрасывая с рукава тину, Дуплетов осторожно стряхнул оглушенного лягушонка. Проваливаясь, оседая на нос, самолет закрутил над прудом черную петлю дыма и упал за мельницей.
Дуплетов и Чоборцов ехали в легковой машине впереди грузовика с автоматчиками охраны по проселку, желтевшему среди осиново-березового подгона.
Спускаясь с пригорка к ручью, они слышали рев танковых моторов. Вздрагивая вершинами, сникал молодой подлесок полосой наперерез дороги.
Дуплетов толкнул плечом шофера:
– Сворачивай! – Вылез из машины. – Данила, хоронись.
Легковая и грузовики взяли вправо за старые деревья. Бойцы охраны рассыпались и залегли у кромки поляны.
В подлеске ворочался танк, сек пулеметом сучки. Прогорклым бензином несло на поляну.
Из-за кузова машины Чоборцов видел напряженный, широкий, плоский затылок Дуплетова в траве. Танк боднул правой скулой осинку, и она сползла к ручью, загребая сучьями песок. Боец одну за другой бросил две противотанковые гранаты промашливо.
– А ну, дай мне! – Тит взял гранату, переложив пистолет в левую руку.
Когда танк вполз на гребень холма, задрав свое брюхо с несчетными, как у насекомого, бегущими лапами, над травостоем выросли голова и прямые плечи Дуплетова. Тит ловко кинул под железное чрево гранату. Танк подпрыгнул от огненного клубка под животом, квело на оползнях песка съехал к мочажине, уткнулся пушкой в дерево. Танкисты с засученными рукавами ровными интервалами вылезали по одному через верхний люк. Генерал укладывал их одиночными выстрелами. В разлившейся тишине скрипело надломленное дерево. Дуплетов помочился на танк.
Рыча за спиной Дуплетова, через ветелки ломился на него еще один танк.
– В овражек! Прыгать! – крикнул Дуплетов на бойцов. Сам он не мог и не хотел бежать. Сломленная танком ветелка хлестнула его ветвями по глазам. Он споткнулся, но тут же выпрямился во весь свой рост. И с рвавшейся из горла не то песней, не то воинственной бранью снова упал. Танк прошел через него, вмял ноги и туловище по пояс в потную низинную землю около молодых ветел.
«Такой имел право требовать того же от других», – успел подумать Чоборцов, падая на березовый пень вешней порубки, залитый розовопенным соком…
Когда Чоборцов пришел в себя, он затосковал. Чего-то сильно робел, робел до унижения. Он смотрел на себя суровыми глазами своего времени и судил судом, не знающим никаких иных средств наказания, кроме самых крайних. И как не совсем удавившийся, с оборвавшейся веревкой на шее испытывает непонятную другим едкую потребность немедленно умереть, так и Чоборцов жаждал сейчас смерти.
У докторши было умное строгое лицо. Приятно прохладно сжали пальцы его запястье.
– Здесь делайте перевязку и прочее. Хоть режьте, хоть пилите, но только здесь. Никуда я в тыловой госпиталь не поеду, – сказал Чоборцов, с доверчивой мольбой глядя в черные глаза докторши.
Глаза улыбнулись скуповато: все раненые – герои, рвутся немедленно в бой.
– У меня особое положение. Тут моя линия, мой предел. О, не дай бог такого никому!
Через две недели Чоборцова навестил в госпитале Валдаев. Встретились в школьном садике.
– Потерял Дуплетов веру в солдат, потому и кинулся на танки. Героизм со слезой…
– Данила Матвеевич, пощадим покойного.
Чоборцов утих, но через минуту, будто казня заодно и себя, заговорил:
