Смотрю уже по поручению, но как и раньше — не вижу слов.
— Смотри-ка сам, — твердит мне министр, кладя на затылок тяжелую руку.
— Ерунда какая-то… — бормочу я бессмысленно.
— Вот именно! — торжествует Бац, — Тут как бы все ерунда, ну а все же — свободная!
— А рукоподаваемость тут при чем? — спрашиваю я почти уже просто так.
— Здесь ты причем, а не рукоподаваемость, — говорит министр, и я окончательно теряюсь.
Надо бы взять себя в руки.
Беру.
Коммуницирую. Работаю на добро.
Правильно.
Смотрю в документы.
Кононенко Максим Витальевич, он же так называемый Паркер. Дата рождения неизвестна. Д.Россиянин (версия о еврейском происхождении не подтвердилась). Родился в городе Апатиты Мурманской области. Жил в Москве. Бежал от революции в Сатаров. Считает себя потомком донских казаков-старообрядцев. Иногда называет себя марсианином. Работает в ряде оппозиционных средств массовой информации.
Особенность стиля Паркера-Кононенко — регулярная немотивированная брань («мрази», «гной», «иуды») по адресу либеральных политиков и журналистов (как тех, с которыми он знаком, так и тех, кого не знает лично).
Высказывался за легализацию педофилии, зоофилии, каннибализма.
Недоброжелатели объясняют неадекватность бранных текстов Кононенко его алкоголизмом (сам признается, что «бухает»).
Демонстрирует политическое антизападничество и, особенно, антиамериканизм; американцев неизменно называет «пиндосами», а США — «Пиндостаном».
В долговечность Израиля не верит, призывает русских евреев вернуться в Россию.
Высказывает подчеркнутую ненависть к членам-корреспондентам Гусинскому, Невзлину и Березовскому.
Асоциален.
Нарушения прав человека:
Отрицает футбол.
Отрицает факт организации ФСБ взрывов домов в Москве.
Считает РПЦ «незаконной организацией».
У меня леденеет внутри. Каких-нибудь несколько десятков минут назад я столкнулся с этим, если так можно сказать, «человеком» в фойе министерства. Я даже дотронулся до него рукой!
Подташнивает.
Отрицание факта организации ФСБ взрывов домов в Москве — это преступление против человечности. Равное, если не превосходящее по своему цинизму такое преступление, как отрицание Холокоста и Голодомора! Но что такое отрицание факта организации ФСБ взрывов домов в Москве рядом с… нет, я так и не смог поверить своим глазам.
Это чудовищно. Я хватаюсь за хьюман райтс вотч и рукоподаю ему изо всех сил.
Это же просто в голове не укладывается.
— Как это, — бормочу я беспомощно, — Как это — называет РПЦ незаконной организацией?
Министр глядит на меня торжествующе. Показывает глазами.
И я перелистываю, отпуская мой хьюман райтс вотч.
Передо мной лежит белый, убористо исписанный лист бумаги. Это номер газеты «Сатаровский цербер». Экземпляр номер шестьсот пятьдесят девять. Интересно. Я всегда думал, что в Министерство присылается экземпляр номер один.
Читаю.
От заголовка мне уже становится плохо.
«Зомби матриарха».
«Матриарх» написано с маленькой буквы. Это немыслимо.
Я читаю дальнейшие строчки, и глаза мои закрываются. Я не мог и представить себе подобного уровня человеческого падения.
«Матриарху до правозащитного гриппа у интеллектуальной элиты страны, кажется, дела нет. Завтра этого матриарха поднимут на вилы вместе со всей остальной марионеточной властью, вместе со мной, и в Фридом Хаузе воссядет какой-нибудь Народный Царь, первым указом которого будет публичное посажение на березовый кол всех главных редакторов страны. Я не шучу. Уровень политической дискуссии в моей стране дошел до выяснения вопроса о праве главредов на жизнь.
Чтобы избежать такой невеселой „осени матриарха“, Людмиле Алексеевой надо сделать малое: одернуть свою тупеющую паству. Правозащита запрещает цензуру? Отлично. Выступи и скажи: „Правозащита запрещает цензуру. Но, пожалуйста, не надо мусорить. Правозащита — это движение мира.“ Но матриарх молчит. Видимо, ему нравится происходящее.»
Я просто теряю дар речи. Мало того, что слово «Матриарх» написано с маленькой буквы. Мало того, что имя Матриарха написано без указания отчества. Весь общий тон статьи — он же просто чудовищный! Сомнения в праведности правозащиты — ведь это же просто орисогын![39] Я снова рукоподаю хьюман райтс вотч.
Это ведь, знаете ли…
— Он хоть что-нибудь в своей жизни хорошего сделал? — спрашиваю я у министра уже безо всякой надежды.
— Было такое, — отвечает министр, — Однажды он выступил за гей-парады.
Я молча развожу руками.
— Надеюсь, ты понимаешь, что наше терпение лопнуло, — говорит мне министр, — Более этот с позволения сказать человек в мире свободных людей оставаться не должен. Страна должна знать своих изгоев. Готовь заявление.
— Здесь пахнет уже не запретом на рукоподаваемость, — тихо, но решительно говорю я, — Здесь пахнет уже Европейским судом реконструкции и развития.
— Европейский суд реконструкции и развития, — отвечает мне Женя, — Предназначен для тех, кого еще можно реконструировать и в ком еще есть потенциал для развития. В Кононенко такого потенциала уже нет. И реконструировать его не получится — не согласуют. Поэтому пиши-ка прошение. Я, такой-то такой-то, прошу рассмотреть вопрос о запрете применения рукоподавательных процедур в отношении такого-то… и подпись.
Министр выходит.
Я беру лист бумаги и молча пишу.
В Пентхауз. И.о. Президента. В Центр экстремальной журналистики. В Фонд защиты гласности. В Московскую Хельсинкскую группу. Директору комитета Конгресса по правам человека. Председателю Американского Хельсинкского комитета. Президенту Всемирной психиатрической ассоциации. Комиссару Совета Европы по правам человека. Комиссару Европейского Союза по внешним отношениям и Европейской политике соседства. Представителю ОБСЕ по вопросам свободы СМИ. Федеральному министру иностранных дел Германии. Верховному комиссару ООН по правам человека. Американскому обществу редакторов газет. В организацию «Международная амнистия». В организацию «Канадские журналисты за свободу выражения». В организацию «Форум свободы». В организацию Freedom House. В организацию Human Rights Watch. В организацию «Досье на цензуру». В Международный центр журналистов. В
